Галина Гордиенко - Лесная колдунья

Колядин и потом вел себя благородно по отношению к ней. Ни словом не позволил себе усомниться, что ребенок его, хотя и не помнил ничего о нечаянной близости.

И помощь Женя предложил сам, Ольга ничего от него не требовала. И ни разу за эти годы Женя не забыл о них, свалившихся внезапно на его голову. Нелюбимых, даже постылых чем-то, что уж себе врать…

Ну кто, кто так поступит сегодня?!

Кирилл умный мальчик. И гордый. И честный. Он поставит себя на место отца и поймет, что им можно гордиться. И уж никак не обвинять!

Кирилл мрачно смотрел на мать, не зная, как реагировать на ее горестную исповедь. Слишком трудно, почти невозможно оказалось принять новую реальность, в которой Колядин выглядел… по-другому.

И нужна ли ему, Кириллу, такая правда?!

Она не вернет полноценного детства. Он нуждался в отце лет десять — пятнадцать назад. Даже — пять лет назад. Но не сейчас.

Кирилл невольно поморщился: мать достаточно едко напомнила о безжалостно брошенных девушках — мол, Кирилл дружил с ними достаточно долго, тут же — случайная встреча. Евгений Наумович и без того повел себя достойно, не бросил ее с ребенком на произвол судьбы, а ведь ему, когда все случилось, не исполнилось восемнадцати — ребенок совсем, он, Кирилл, много старше…

Кирилл терпеливо слушал мать и думал об упрямой рыжей девчонке, пытавшейся настоять на своем любыми способами. Он неожиданно для себя усмехнулся — подойти к незнакомой женщине с подобной проблемой, добиваясь справедливости…

Почти достойно восхищения!

И все-таки…

Полудетская история материнской любви раздражала его, Кирилл не терпел банальностей.

Глупая рождественская сказка!

Чрезмерно слащавая.

Наивная юная дева с легким привкусом порочности — оказаться в одной постели с незнакомцем, да еще по собственной инициативе… — и он, сама порядочность, как выяснилось.

Скучно.

И пошло.

Кирилл нехорошо ухмыльнулся, пугая мать. И признался себе, что на подобную дурость — пусть, благородство! — не способен.

Одно дело, если ты любил девчонку, она подзалетела по твоей неосторожности и захотела рожать, другое — случайная связь непонятно с кем, да еще если в памяти ничего не осталось.

Нет, его папаша — настоящее ископаемое!

И все же, чтобы успокоить мать — исключительно для этого! — Кирилл неохотно признал, что был несправедлив к отцу.

Хотя… что мешало Колядину отмести его обвинения с негодованием? Мог бы оскорбленно сообщить, что помогал матери с самого рождения Кирилла, исправно отстегивая денежки десятки лет, месяц за месяцем.

Ах да — благородство, порядочность, скромность!

И щедрость.

Может, повеситься? Чтоб не думать о собственном несовершенстве?

Голова кружилась: ненавистный папаша — столько лет искренне считал его подлецом! — вдруг обернулся белым лебедем.

Нет, но какова малышка?!

И все же Кирилл не потерпит, чтобы кто-либо совал свой нос в его дела. Даже эта рыжая крошка.

Василиса без всякого аппетита ела плов. Ни пахучий рассыпчатый рис, ни отлично прожаренная баранина сегодня не привлекали ее, мысли были заняты другим.

Василиса бросила быстрый взгляд на дядю Женю и тут же уставилась на все еще полную тарелку. Она не вслушивалась в беседу за столом, веселый голос двоюродной сестры служил сегодня таким же фоном, как и шум транспорта за окном.

Василиса ждала.

Два часа назад она убедила дядю Женю все рассказать близким. Как-то легко убедила. Наверное, он и сам собирался разрубить проклятый узел, сколько можно скрывать правду?

Хорошо, что Василиса перехватила его у подъезда. И уговорила отойти к детской площадке.

Почти не смущаясь, она выложила дяде Жене все, что знала. Сообщила, что Ольга Яковлевна только что поговорила с сыном, честно рассказав Кириллу историю их знакомства и дальнейших нелегких отношений.

Кирилл признал, что был несправедлив к отцу!

Василисе это сказала Ольга Яковлевна, когда вышла из больницы. Уставшая, но странно просветленная.

Василиса видела, что Евгений Наумович отчаянно трусил. Он уже несколько раз открывал рот — при этом краснея или бледнея, — но решался попросить лишь хлеба или соли.

На большее дяди Жени не хватало!

Тетя Катя уже посматривала на мужа обеспокоенно. Лера, передавая отцу плетенку с хлебом в очередной раз, рассмеялась:

— Па, ты спишь, да? Смотри, справа от твоей тарелки два надкусанных ломтика, ты о них забыл?

— В самом деле, Жень, ты ведешь себя… Что-то случилось?

Василиса затаила дыхание: вот сейчас… Но дядя Женя с трудом улыбнулся и вяло пробормотал:

— Все в порядке, Катюша. Просто… голова побаливает.

— Наверное, давление, — сочувственно предположила Екатерина Васильевна. — Ты бы померил, нужно знать, что пить — папаверин или спазмалгон…

— Нормальное у него давление! — Голос Василисы дрожал от негодования.

— Ты-то откуда знаешь? — фыркнул Гриша, щедро накладывая себе еще плова.

С недавнего времени он старался лишний раз не смотреть на гостью, постепенно привыкая к мысли, что она всего лишь двоюродная сестра, почти Лерка.

Эта тактика, как ни странно, приносила свои плоды, ну не мог Гриша видеть в Лерке девушку! И Василиса теперь все чаще казалась самой обычной девчонкой, пусть и очень симпатичной.

— Вася, она знает, — звонко заявила Лера. — Пап, смело пей спазмалгон!

— И спазмалгон ему не нужен. — Василиса в сердцах бросила вилку, но неудачно, во все стороны брызнул рис. — Ой, теть Кать, извините…

— Ничего страшного, Васенька.

— Скатерть жалко, красивая, теперь вон какие пятна, вдруг не отстираются…

— Да ладно тебе. — Лера помогла смести рис на салфетку. — Сунем в автомат, всех дел-то. Только чур — гладишь потом ты! — Она засмеялась. — Ненавижу утюг!

— Хозяйственная ты наша. — Гриша подмигнул сестре. Обернулся к Василисе и с любопытством спросил: — А почему папе и спазмалгон не нужен? Голова-то болит!

— Нет.

— Что «нет»?

— Не болит.

— Да с чего ты взяла?!

— Просто знаю.

Гриша присвистнул. Екатерина Васильевна отставила в сторону чашку с чаем и встревоженно пробормотала:

— То-то на нем уже который день лица нет! Жень, что случилось?!

Василиса опустила глаза. Вдруг показалось, что не права, вмешиваться так бесцеремонно в чужую жизнь нельзя.

Неужели ей не жаль дядю Женю?!

«Жаль, еще как жаль. — Василиса упрямо насупилась. — Но разве можно столько лет врать?! Он не сделал ничего плохого, а чувствует себя виноватым перед всеми — и перед Ольгой Яковлевной, и перед Кириллом, и перед тетей Катей, и перед Леркой с Гришей… Глупо же! Если он не решится сейчас… я сама все скажу!»

Василисе повезло.

Или не повезло?

Евгений Наумович не был дипломатом. Врать он не умел, как и говорить правду, впрочем. Вот молчать два десятка лет…