Агония Иванова - За чужие грехи

— Ну очнись же… Ну ты же не умер… — Владимир чуть не рухнул с балкона от неожиданности, когда то, о чем он про себя умолял небеса все-таки случилось. Кир начал судорожно кашлять и ловить воздух ртом, как рыба, выброшенная прибоем на сушу и открыл глаза.

Владимир выдохнул облегченно и осел на пол, ноги у него подкашивались.

— Я тебя ненавижу, — поделился он, но голос его был радостным, — знал бы ты, как я тебя ненавижу, недоумок! Прямо не знаю, что мне делать с тобой, придушить или расцеловать…

— Я всегда догадывался, что ты меня не просто так обхаживаешь, — хрипло из-за кашля попытался пошутить Кир, он плохо понимал, где он, что произошло и почему он снова оказался под дождем.

— Ну что, милок? — с соседнего балкона спросила обеспокоено старушка.

— Все хорошо, — крикнул Владимир и повторил зачем-то, скорее для себя, чем для кого-то, — теперь все хорошо.

В новогоднюю ночь выпал снег и город снова сделался чистым и сказочным. На улицах было пустынно и тихо, все как будто погрузились в спячку. Тане нравилось гулять по опустевшему району, так ей казалось, что это какой-то другой город.

Рядом с ней был Миша, который после смерти Наташи как будто бы стал ей ближе, она почти готова была рассказать ему свою маленькую страшную тайну, но что-то ее останавливало… Что? Ощущение, что он пытается заполнить пустоту ее обществом или исполнить желания их матерей? Ведь те начали женить их еще с тех пор, как они сели за одну парту в первом классе.

— Таня, ты думала о том, что будешь делать после школы? — говорил он и эти слова напоминали о том, что они учатся в одиннадцатом классе, хотя и вынуждены решать поистине взрослые проблемы. Девочка поправила шапку и нахмурилась.

— Я хочу стать врачом, как мама, — выдала она.

— Но в нашем городе нет медицинского университета… — грустно заметил Миша.

— Значит уеду, — решила Таня и подумала о Владимире и ей стало очень тоскливо. Этот человек оживлял ее душу, погребенную под руинами ее рухнувшего мира и рождал в ней какие-то непривычные новые чувства… Но Таня не доверяла доброте и бескорыстности его намерений, да и к тому же после отчима все мужчины вызывали в ней глубоко скрытое отвращения, какими бы хорошими они не были. Даже Миша.

Она не имела права на любовь больше — ее взяли за шиворот, как нашкодившего котенка, окунули в грязь и теперь она захлебывалась в ней, барахталась и не могла выбраться, когда все другие люди разгуливали спокойные и чистенькие. Протянутая ладонь Владимира конечно могла вытащить ее из этого болота, но смыть с нее все то, что так прочно прилипло к ней уже не могла. Его распахнутая ей на встречу душа не могла излечить ее душу и сделать ее снова чистой.

— А ты? — зачем-то спросила она, хотя ее это мало волновало. Миша ей никогда не нравился и она была уверена, что он влюблен в кого-то из сестер. По тому, как он погрустнел после смерти Наташи, она могла судить, что объектом его обожания была старшая.

«Какая же ты глупая, Наташка… — грустно подумала Таня, ловя в руку в синей перчатке снежинки, которые она стряхнула с куста, — ну как ты могла так поступить? Ничего же такого страшного с тобой не случилось… как эгоистично!»

Она знала, что о покойниках нельзя говорить плохо, но, думая об этом поступке, она невольно испытывала раздражение и злость. Она столько пережила, вытерпела со стиснутыми зубами, несла в себе и не могла позволить себе такого. А эта дурочка поссорилась с сестрой и уже побежала бросаться с крыши! Или откуда там… Это не имело значения.

— Я тоже уеду, — ответил Миша, — хочу стать биологом. Надо тоже ехать учиться куда-нибудь… Не знаю куда… — это сказано было так потерянно, что у Тани чуть было не вырвалось «ты это сейчас придумал?». Куда уедет Миша от матери-одиночки с маленькой сестрой, единственный мужчина в доме после смерти отца? Да никуда он не уедет, даже если захочет стать космонавтом. Будет помогать тете Вале.

Они дошли до Таниного дома и девочка вдруг испуганно остановилась, потому что увидела на лавочке перед ним Владимира. Он сидел и курил. И первое и второе было фактом удивительным, потому что его просто не могло здесь быть… Он увидел ее и поспешил к ним, но натолкнувшись взглядом на Мишу, он кажется, разочаровался и даже цвет его голубых глаз померк.

— Привет… — нерешительно протянул он и потушил сигарету ботинком, — а я тебя жду…

Тане стало стыдно, потому что она сознательно долгое время не отвечала на его звонки, а если и отвечала, то старалась быть краткой и холодной, чтобы он понял, что нужно держать дистанцию. Она так старательно избегала его и вот он… сам нашел ее.

— Привет, — вздохнула Таня, — а это Миша… мой одноклассник, — Миша и Владимир обменялись очень многозначительными взглядами, — а это Вова. Мой друг, — она была уверена в том, что Миша сейчас думает что-то вроде «а не староват ли он для друга!?», это ясно читалось в его глазах.

— Ты куришь? — рассеянно спросила она у Владимира, тот заторможено кивнул и полез за еще одной сигаретой.

— С Киром не только курить начнешь, — с печальной улыбкой поделился он, и они втроем побрели куда-то в сторону от Таниного дома. Мужчина зачем-то снял перчатку и показал девушке распоротую, только начавшую зарастать, ладонь. Ей было больно и грустно смотреть на эту рану.

— Это он сделал? — изумилась она, но тот покачал головой.

— Это я стекло разбил, — объяснил он, — это очень долгая история. Но все остались живы… Лучше расскажи мне… — слова повисли в воздухе, он осекся, во время осознав, что при Мише нельзя говорить о некоторых вещах.

— У меня все хорошо, — опередила его девушка и улыбнулась так беззаботно, как могла, — у меня все просто замечательно!

Таня готова была поклясться, что в эту минуту они оба смотрели на нее с одинаковым недоверием, слишком уж фальшивыми получились эти слова. Ей срочно нужно было как-то защитить себя, спрятать чувства, но однажды оступившись, она не знала, как снова спрятаться в свой панцирь.

— Бросай курить, — сказала она Владимиру, решив, что ревность отвлечет их обоих от желания лезть в ее жизнь и душу, — ради меня.

Антонина Анатольевна одела дубленку и теперь завязывала шарф, который связала сама в те времена, когда у нее еще было время на это. Люся стояла в прихожей, облокотившись на дверной косяк и следила за ней своими большими грустными как у брошенного щенка, глазами. Она как обычно не была особенно разговорчивой и Антонина бросила все бессмысленные попытки вернуть ее к жизни, она решила, что Люся сама должна снова проявить интерес к окружающему миру. Пока в этих серых глазах были только пустота и боль.

Женщина крепко-крепко обняла девочку, поцеловала в макушку и сказала ей нежно: