Луанн Райс - Страна мечты

Смахнув шляпой пыль с колен, он зачерпнул рукой воды из поилки и напился. Из-под крыши дома с пронзительными криками вылетели две птицы и уселись на ветку тополя, продолжая недовольно шуметь.

— Что там, черт возьми, за гвалт? — спросил, выйдя на веранду, Далтон Такер.

— Юнко раскричались.

— Они что, гнезда в октябре вить собрались? В самую засуху? Вот что я тебе скажу, сынок, зима нас ждет препоганая, со снегом и вьюгами, — покачал головой старик. — Птицы это чувствуют.

На морщинистом, обветренном лице появилась тревога. Он закашлялся и, перегнувшись через перила, сплюнул. Обернувшись, увидел Джеймса и вздрогнул.

— Вот черт! Как ты меня напугал! Ты чего дома? — спросил он, словно только что заметил сына.

Джеймс молча глядел на отца. Он был на голову выше Далтона и гораздо шире в плечах. Отец морщил лоб, силясь что-то вспомнить, свести воедино приезд Джеймса, наступившие сумерки, крики птиц. Чем напряженнее он думал, тем беспомощнее становилось выражение его лица.

— Время к ужину, папа. Где Луиза?

— Луиза? — И этот вопрос тоже озадачил старика.

Из дома запахло паленым. Запах был резкий и сладковатый — как от жженого сахара. Джеймс кинулся внутрь. Кухню заволокло дымом. Схватив кухонную рукавицу, Джеймс открыл дверцу духовки, подцепил со сковороды обугленную буханку кукурузного хлеба и бросил ее в раковину.

В соседней комнате захныкал ребенок. Луиза часто брала к себе Эмму, младшую девочку ее дочери Рут. Далтону, наверное, было поручено следить за хлебом и присматривать за малышкой, но птицы отвлекли его, и он обо всем позабыл.

— Что здесь творится? Где Далтон? — Луиза Райделл влетела в кухню с охапкой подсолнухов.

— Хлеб в духовке загорелся, — сказал Джеймс. — Ты что, оставила на Далтона и плиту, и Эмму?

— Не смей говорить со мной подобным тоном, Джеймс Такер! Я вышла на минутку — цветов нарвать.

— Да ты глаз с нее не должна спускать! — резко ответил Джеймс. — А если б начался пожар? Отец о себе позаботиться не может, тем более о ребенке.

Вошел Далтон с Эммой на руках.

— Позабыл я… Услышал, что хлеб горит, и позабыл о нашем ангелочке.

Джеймс промолчал. Отец, как теперь нередко бывало, все перепутал, но сейчас это было уже не важно. Эмма, держа Далтона за уши, смотрела ему прямо в глаза. Сейдж тоже так делала, подумал Джеймс. Очень любила дедушку, и он в ней души не чаял.

— Не волнуйся, дорогой, — сказала Луиза. Высокая, загорелая, она замечательно выглядела в джинсовой юбке, сиреневой кофте и фиолетовых сапогах. Густые черные волосы заплетены в длинную косу. — Мы все дома, — улыбнулась она Далтону. — С Эммой ничего не случилось. Все хорошо.

Джеймс вышел. У него десять тысяч голов скота, и их нужно как-то поить. Зачем ждать до утра? Он решил еще вечером возвратиться к стаду: надо выжечь вереск и полынь, которыми заросли оросительные канавы, — вдруг дождь пойдет, тогда хоть немного воды удастся собрать.

Владельцы ранчо всегда чего-нибудь ждали — то дождей после засухи, то, наоборот, ясной погоды после затяжных ливней. Но Джеймс знал нечто, что большинству было неведомо: человеку, потерявшему сына, уже не на что особенно надеяться. Надежды в жизни Джеймса было еще меньше, чем дождей в это лето.

И все же лучше заранее приготовиться к тому, что пошлют небеса. Он вспомнил слова отца про скорые вьюги. Может, Дейзи правильно сделала, уехав из Вайоминга. Жизнь здесь совсем не сладкая.

Вагон сильно трясло, и Сейдж боялась, что ее снова вырвет. Она сдерживалась из последних сил. Смотрела на Бена — это помогало. Любовь всегда помогает.

Бен спал, расстелив спальный мешок на жестком дощатом полу. В вагоне было темно, ночью еще и холодно.

— Ой! — Снова подступила тошнота.

— А? Что? — проснулся Бен. — Тебе опять плохо?

Сейдж грустно кивнула:

— Проклятая тряска.

— И окон нет. Даже меня немного подташнивает.

— Жалеешь, наверное, что не остался дома.

— Я же сам предложил уехать, — напомнил он.

Бен ее поразил. Она зашла попрощаться, а он наотрез отказался отпускать ее одну, сказал, что любит ее и они будут вместе до конца жизни. И потом все время это повторял.

Они ехали в семнадцатом вагоне товарного поезда, заставленного ящиками с запчастями, которые везли в Айдахо. А им надо было в Вайоминг. Даже если отец не согласится, чтобы Сейдж у него поселилась, возможно, он разрешит им пожить на ранчо, пока не родится ребенок.

Сесть в этот поезд предложила она. На товарной станции стояло шесть вагонов. Бен спрятался за углом склада, а Сейдж долго наблюдала за грузчиками и наконец спросила, какие вагоны идут на запад.

— Да вот этот самый и идет, — ответил пожилой мужчина. — Что, решила махнуть в Голливуд?

— Да нет. У меня задание по обществоведению. Велели написать про грузовые перевозки. Куда идут от нас поезда, сколько дней находятся в пути.

— Этот вагон, — объяснил он, — идет в Бойсе, в Айдахо, везет запчасти. Сегодня вечером будет проходить состав из Вустера, к нему прицепят наши четыре вагона. Вся дорога займет примерно неделю.

Когда мужчины устроили перекур, Сейдж с Беном забрались в вагон. С собой у них были велосипеды, рюкзаки с провизией, спальные мешки, палатка Бена. Рассовать все это за штабелями ящиков труда не составило. Сами они в ожидании отправления затаились в дальнем темном углу. Наконец, около пяти, вагоны прицепили, и поезд тронулся.

Бен взглянул на часы:

— Так, урок истории закончился. Отлично.

— Истории в Вайоминге будет предостаточно, — сказала Сейдж, имея в виду рассказы о борьбе ковбоев с индейцами.

— Правда? — Бен нежно поцеловал ее.

— Угу. — Сейдж пыталась сдержать слезы. Шесть месяцев беременности! Казалось, это не ее, а чья-то чужая жизнь. Первые месячные у нее были всего три года назад, а теперь она портит будущее и себе, и Бену.

— Как ты думаешь, наши мамы уже получили письма? — спросила она.

— Сегодня получат.

— Прости, что я заставила тебя убежать из дома.

— Разве мог я отпустить тебя одну.

Он любит меня, подумала она. Хотя сегодня говорит о любви реже, чем обычно. Они познакомились, когда Сейдж перешла в десятый класс, а влюбились чуть больше года назад, когда ходили в поход. Бен нарочно отстал от своих приятелей, чтобы идти рядом с ней.

В тот день, на вершине горы, они впервые поцеловались. Сейдж давно решила, что сохранит девственность до свадьбы. Бен считал, что это правильно. Они говорили об этом на прошлое Рождество, лежа на чердаке в доме Бена.

— Я все равно очень тебя люблю, — сказал тогда Бен, убирая с ее лица прядь волос.

— И я тебя, — прошептала она.

Сейчас он снова убрал волосы с ее лица и целовал ее в лоб, щеки и нос, и она верила: он по-прежнему ее любит. В то Рождество желание оказалось сильнее зароков, к тому же они знали, что по возрасту им еще не скоро можно будет думать о браке. Их любовь была настоящей, а их тела были словно созданы друг для друга.