Кейт Фернивалл - Содержантка

— Я много разного слышала о Москве, — сказала она. — Вот и решила сама все увидеть.

Она заметила, что в его глазах появился интерес, и опустила взгляд на белую салфетку у себя на коленях, делая вид, будто ей не хочется продолжать. Под столом она незаметно вытерла о нее вспотевшие руки.

— Что именно вы слышали? — Тон его сделался серьезным, он уже не улыбался.

— Что товарищ Сталин изменяет сердца и умы москвичей. Что он строит прекрасные новые дома, где все общее, даже одежда и дети. — Она подняла глаза и придала голосу нотку сожаления. — А вот во Владивостоке люда не готовы к переменам. Хоть коммунистическое правительство и строит там новые заводы, предлагает рабочие места, они все еще держатся за свои старые буржуазные привычки.

— В самом деле?

— Да. — Она вдруг заметила, что нервно крутит в пальцах нож. — А я хочу быть впереди. Там, где кипит жизнь. Хочу быть на передовой вместе с людьми, которые дают людям новое кино, новую музыку, вообще новые идеи.

Спасибо, дорогой Алексей, за то, что ты заставил меня прочесть столько книг и периодики, чтобы я знала, чем живет новая, современная Россия. «Ко всему нужно быть готовым», — говорил ты.

— Видите, я же говорил, что у вас есть склонность к искусству. — Он поднял песочную бровь. — Однако вы на удивление хорошо осведомлены для человека из такой глухомани, как Владивосток.

— Я много читаю.

— Это заметно. Но расскажите, что бы вы хотели увидеть?

— Очень бы хотелось посмотреть фильмы Эйзенштейна «Октябрь» например. Это так здорово, что он снимает у себя обычных людей, а не настоящих актеров. Ведь все выглядит так искренне, по-настоящему: жизнь молодых пролетариев, как они сплачиваются против капиталистов. — Она почувствовала, что голос ее начинает дрожать от возбуждения.

Председатель кивнул.

— Да, я признаю, в деле образования кино — главное оружие. С его помощью проще всего вкладывать в умы людей социалистические идеи. — Он немного помолчал, потягивая себя за длинную мочку уха. — Что еще?

Сначала ей ничего не пришло в голову. Мысль о том, что этот человек — единственная дорога, ведущая к Чан Аньло, не давала ей сосредоточиться. Соберись! Не упусти его!

— Что еще? — повторил он.

Она задумалась.

— Еще бы увидеть работы Татлина и сходить в Колонный зал Дома Союзов послушать музыку Шостаковича. Вы знаете, что он в свою Вторую симфонию даже включил звук заводского гудка? — Мать Лиды ненавидела это произведение, называла его вульгарным.

— Нет, я не знал этого.

— И еще, — она заговорщицки понизила голос, — говорят, что под самой Москвой собираются построить целую железнодорожную систему.

Председатель какое-то время молча взирал на нее. Неужели она перестаралась? Неужели ей теперь предстоит нырнуть с головой в кипящую реку?

— Работа, — наконец произнес он. — Вы совсем не говорите о работе.

— Ах, ну конечно же, я хочу работать.

— Кем?

Кем? Кого выбрать? Учителем? Библиотекарем? Или, эх, была-не была, пианисткой?

Она взяла вино, покружила рубиновую жидкость в бокале и, понимая, насколько нелепо сейчас прозвучит ее ответ, сказала:

— Я хочу работать на заводе. Собираюсь на «АМО» устроиться.

— Я знаю его директора, Лихачева. Хороший партиец, только иногда за языком не следит. Мы с ним в МГК частенько встречаемся, это Московский городской комитет, если вы не знаете. Так что могу замолвить за вас словечко.

Несмотря на выпитое вино, у Лиды пересохло во рту.

— Спасибо, — промолвила она. — Но я лучше устроюсь на работу своими силами.

Он улыбнулся и поднял бокал.

— За успех.

— Да, — вздохнула она. — За успех.

Еда была хорошей. Иного Лида и не ждала. Но она почти не притронулась к ней, а потом даже вообще не могла припомнить, что положила себе в рот. Она больше была занята тем, что незаметно пыталась заставить Малофеева рассказать как можно больше о себе. Поначалу он осторожничал, сказал только, что живет на Арбате радом с рестораном «Прага» и лишь недавно вернулся в Москву после двух лет, проведенных в Сибири, где он занимался какой-то совершенно иной работой.

— Что же заставило вас уехать из Москвы? — поинтересовалась она.

Малофеев несколько смущенно запустил в свои рыжие волосы пальцы и вдруг показался ей намного младше своих тридцати с лишним лет.

— Я разбирался со схемой поставки импортного заводского оборудования, которая оказалась совершенно невыгодной. — Чуть прищурившись, он посмотрел на картину Малевича на стене. Его глаза вдруг стали черными, как сажа, словно им передалась чернота с холста. — Кто-то должен был отвечать за эту ошибку. Этим «кто-то» оказался я, хотя… — Он замолчал, не хотел жаловаться.

Лида сменила тему:

— Но теперь-то вы вернулись. Да и вам, наверное, пошло на пользу то, что вы увидели жизнь за пределами Москвы.

Он отодвинул чашку с кофе.

— Вы удивительно самоуверенны для такой молодой девушки. Но вы правы. — Малофеев достал из кармана пиджака серебряный портсигар, на который Лица посмотрела с профессиональным любопытством бывшего карманника, и молча предложил ей сигарету, но она покачала головой. Закурив, он выпустил ровное кольцо дыма в сторону картины Малевича, как будто хотел ей что-то доказать. — Просто удивительно, что происходит сейчас в Сибири, — сказал он. — Вы видели это?

— Расскажите, — уклончиво ответила она.

— Ее бескрайние земли укрощаются. Там строятся целые системы новых дорог, прокладываются рельсы, возводятся завода, всевозможные шахты, оттуда вывозится лес. Там даже строятся новые города! Это так… — Он замолчал, подыскивая подходящее слово. — Волнующе.

Лида моргнула. Не это она ожидала услышать.

— Волнующе?

— Да. — Он положил недокуренную сигарету в пепельницу из черного оникса, словно она каким-то образом мешала его мыслительному процессу. — Все, о чем мы мечтали, когда тринадцать лет назад сражались с царскими гарнизонами у Зимнего дворца, сейчас становится действительностью. У нас на глазах коммунистические идеалы равенства и справедливости воплощаются в жизнь, и мне очень грустно думать о том, что Владимир Ильич не дожил до этого.

Лида не могла смотреть на него. Видеть искреннюю веру в его глазах. Она опустила взгляд на тонкую ножку своего бокала, такую же хрупкую, как спина ее отца в том трудовом лагере. На подбородке у нее нервно забилась какая-то невидимая жилка, когда она взялась за бокал.

— Товарищ Малофеев…

— Зовите меня Дмитрий.

— Дмитрий, — улыбнулась она и отвела в сторону случайно упавший на щеку локон.

На какой-то миг ее отвлекли сидевшие за столиком в другом конце зала элегантно одетые мужчина и женщина. Они оба смотрели на нее. Она отвернулась. В чем дело? Может, проблема в ее одежде? Неужели так заметно, что она не принадлежит этому миру и попала сюда случайно?