Кейт Фернивалл - Содержантка

Ольга была ученым, и она многому его научила. Но не только как химик… Просто как человек, как личность. Она научила его снова чувствовать себя частью сообщества людей. Ему было неприятно на душе, оттого что он ничего не мог дать ей взамен такого, что хоть как-то заполнило бы черную трещину в ее душе, которая возникла после разлуки с дочерью, оставшейся на свинцовом руднике.

— Йене, я каждую ночь молюсь, — сказала она ему однажды, когда они работали вместе. — Молюсь о том, чтобы моя девочка погибла в каком-нибудь обвале. Там они часто происходят. Тонны скальных пород обрушиваются с грохотом проходящего по туннелю поезда. Гух, и все кончено. Какая-то секунда. Но потом я проклинаю себя. Какая мать может желать своей дочери такого?

Он быстро погладил ее по руке.

— Та, которая любит ее.

На расстеленный передними чертеж упала ее слеза, и, прежде чем это заметил кто-то из охранников, он смахнул ее. Маленькая капелька соленой жидкости согрела его кожу, показалась ему чем- то настолько ценным, что он не стал вытирать ее, а позволил высохнуть. Сначала их с Ольгой дороги пересекались лишь изредка, хотя они и видели друг друга в тюремном дворе во время получасовых прогулок утром и вечером, куда их в обязательном порядке выводили в любую погоду. Но по мере продвижения проекта они начали все чаще сталкиваться по работе, иногда это случалось по три-четыре раза в месяц. А теперь, когда они бывали в ангаре каждый день, он вновь стал чувствовать то, чего не ощущал уже много лет, — предвкушение.

В лагерях он жил мгновением, потому что это был единственный способ существования. Там нельзя было думать о завтрашнем дне. Никогда. Это было главным правилом. Теперь же он позволял себе такую роскошь — заглядывать в будущее. Это было новое ощущение. Он думал, что уже не вспомнит, как это делается. Чтобы позволить себе дожидаться чего-то, требовалось совсем немного смелости. Но такая мелочь, как ожидание встречи с другом в темном грузовике, была приятна.

Однако теперь он утратил власть над своими мыслями. Поэтому, когда дверь в его рабочую комнату громко распахнулась, он даже почувствовал облегчение.

— А, товарищ Бабицкий, прошу вас, входите.

Охранник подошел к столу, поскрипывая сапогами, и осторожно положил на стол несколько рулонов чертежей. Охранник был рослым и крепким, но неуклюжим мужчиной. Довольно симпатичным, с густыми светлыми волосами, но вид у него был такой, словно он постоянно не понимал, что от него требуется. Он появился в тюрьме недавно, и Йене был рад видеть, что он еще не сумел преодолеть своего рода благоговейный страх перед собранием ученых.

— От кого на этот раз?

— Из четвертого отдела.

— А, наши склочники.

— Заключенный Елкин и заключенный Титов. Они не разговаривают друг с другом.

Йене уперся локтями в стол и сунул в зубы кончик ручки. Ему доставляло такое удовольствие держать в руках ручку после стольких лет, когда он был лишен этой возможности, что теперь он не расставался с ней ни на секунду. Он даже спал, зажав ее в кулаке, как талисман против ночных кошмаров.

— Вам нужно понять, — сказал он, — что ученые и инженеры любят спорить. Таким образом они оттачивают свой разум.

— В таком случае у заключенных Елкина и Титова должны быть чертовски острые мозги.

Йене рассмеялся.

— Так и есть.

Он вспомнил, какой голод испытывал его мозг в лагерном аду. С голодом физическим он научился жить, но пустота в мозгу для него была определенной формой смерти. Двенадцать долгих лет медленной смерти.

— Скажите, Бабицкий, вы женаты?

— Был, — угрюмо ответил охранник.

— И что случилось?

— Обычная история. Она связалась с соседом, металлистом из Омска, и уехала.

— А дети у вас есть?

Широкое лицо охранника просветлело, и он улыбнулся.

— Сын. Георгий. Ему пять лет.

— Вы с ним видитесь?

— Да. Раз в месяц. Езжу поездом в Ленинград. Там он живет с матерью. Сейчас, когда я оказался в Москве, это стало намного проще. Когда я служил в Сибири, я его раз в год видел.

Сибирь. Йене рассматривал охранника. Его поразило то, что он мог смотреть на этого человека без злости. Может, это необходимая часть процесса возвращения обществу людей. Ирония же была в том, что Бабицкий не узнал датчанина. Теперь, когда Йене был сыт, побрит и на носу его сидели очки без оправы, охранник не узнал его. Но Йене помнил Бабицкого. Ода, он хорошо его помнил. В Тровицком лагере этот человек был далеко не так вежлив с заключенными. Он лупил бедняг прикладом между лопатками.

— Фриис. — Охранник чуть наклонился к нему. — Мне нравится, что вы не смотрите на меня, как на кусок дерьма, прилипший к подошве, как остальные ученые здесь.

Йене удивленно уставился на него.

Бабицкий перешел на шепот:

— На днях я кое-что услышал. Кое-что такое, что вас может заинтересовать.

— Что? — Йене снова сунул кончик ручки в рот.

— Наверху подумывают прислать сюда новую группу для окончания проекта. Я понятия не имею, чем вы тут занимаетесь, но кто-то, похоже, считает, что вы не справляетесь с тем, ради чего вас здесь собрали. Так что готовьтесь.

— Нет!

— Просто будьте начеку.

Йене замер. Зубы его впились в кончик ручки, желваки заныли.

— Кто об этом говорил?

— Полковник Тарсенов.

— Нет! — снова воскликнул Йене. — Он не мог.

— Не будьте дураком, Фриис. Все он мог.

— Но это же наш проект, это результат работы нашей группы. Наши расчеты, наши усилия. Наши победы, и… да, наши ошибки, но он не может забрать у нас все это. Это же… — Голос его задрожал от волнения, но он уже не мог сдерживаться. — Это мой проект.

Слова сорвались с его губ, и он уже не мог забрать их обратно.

Бабицкий бросил на него красноречивый взгляд, который быстро расставил все по полочкам: они в тюрьме, и один заключенный, а второй — надсмотрщик.

— Фриис, чем бы вы и ваша группа тут ни занимались, это точно не ваш проект. Это проект товарища Сталина. Так что не думайте, что если вы тут работаете мозгами, то можете права качать. Вы не человек. Вы — заключенный. Не забывайте этого.

Здоровяк охранник вышел из комнаты и смачно захлопнул за собой дверь. В замочной скважине лязгнул ключ.

Лида вышла из дому рано, Лев и Елена еще спали. Она хотела какое- то время побыть одна, ей было нужно пространство, чтобы подышать, подумать о Чане. Но мысли ее отказывались выстраиваться и идти четкой линией, так же и она не могла идти прямо по городским тротуарам, которые были завалены кучами колотого льда и смерзшегося снега. Девушка не думала о Чане, она была им. Другого слова не существовало. Она была частью его, точно так же, как он был частью ее. Ей уже не хватало ощущения его веса, его кожи на своей. Ноги торопливо понесли ее вперед, ускоряя шаги.