Патрик Бессон - Невеста моего брата

Когда к 17 часам я вернулся на улицу Бле, Honda Фабьена все еще стояла перед домом. В зале Саверио и Аннабель смотрели повторный показ финала парной мужской игры на международных соревнованиях в Австралии, где победу одержали французы Михаэль Лорда и Фабрис Санторо над американскими близнецами Бобом и Майком Брайан (7:6, 6:3).

— Я ждала тебя, — сказала Аннабель. — Нужно, чтоб ты меня отвез домой. Мне надо кое-что сделать в Батиньоле.

— А твой жених?

— Он смертельно устал и не выспался.

Что за дела были у нее в Батиньоле в воскресенье вечером? Наверное, они опять поссорились. Он еще не скоро состоится, переезд пары в 175 метров квадратных в Нейи.

— Без проблем, — сказал я, пряча радость за враждебным и ворчливым видом, который напускаю на себя, когда вступаю в переговоры с дирекцией моей газеты, где я выступаю в качестве делегата от персонала.

Это пришлось очень кстати, я только что купил новый Volkswagen Touran, и ни одна женщина в него еще не садилась. Может быть, думал я, распахивая дверь перед Аннабель, мы сделаем то, что не сделал мотоциклист, — мы поужинаем и проведем ночь вместе. Я уже присмотрел ресторан, на случай, если события будут разворачиваться по моему желанию: «Tokyo Eat» во дворце с тем же названием на авеню Президента Уилсона. Он открыт но вечерам в воскресенье, что является редкостью для Парижа. Если повезет, то мы встретим там известных людей, что так нравится женщинам, особенно если они работают в массмедиа.

Между нами возникла тишина, и я боялся ее нарушить, не зная, что за ней стоит. В этот вечер я полюбил пробки на автотрассе 19. Я вспоминал все воскресенья, когда, возвращаясь от матери, они меня приводили в бешенство, и думал, что любовь — самый сильный и безумный наркотик. Как только женщина и мужчина садятся вдвоем в машину, между ними появляется такая близость, как между людьми, которые ложатся вместе в постель, за исключением тот, что они не раздеваются. Volkswagen стал нашим первым общим домом, хоть мы еще были чужими друг для друга. Лимей-Бреван, Боней-сюр-Марн, Мэзон-Альфор, Альфорвиль: я уже не смогу ни видеть, ни слышать эти названия, не думая о девушке, сидящей рядом со мной во время нашей первой поездки на автомобиле. Мы выжидали, как два велогонщика на треке: никто не хотел начинать разговор. Я не включал музыки и злился на мотор, мешавший слушать, как дышит Аннабель. Париж был все ближе и ближе. Как угроза, как несчастье. Я понял, что моя соседка не сдастся и не заговорит. Уступить должен был я.

— Поужинаем вместе?

— Не хочу есть.

— Выпьем чего-нибудь?

— Пить тоже не хочу.

— Ты сердишься?

— Вчера ты зашел слишком далеко. Целовать в губы невесту своего брата!

— Вчера ты не была его невестой. И для поцелуя нужны двое.

— Ты дурак.

Я уже начал понимать, что, когда она обзывает меня дураком, — это хороший знак.

— Тебе не совестно ко мне клеиться?

— Я в тебя влюблен.

— Я люблю Фабьена.

— Разве это не противоречие: быть влюбленной в меня и при этом любить Фабьена?

— Нет.

— Ты это признаешь?

— Могу я узнать, что произошло вчера между вами?

Она мне рассказала сцену: телефонный звонок, ресторан «Ги Савуа», купчая, ночь в Батиньоле. Да, она мне солгала: не было никакого ужина с подругой. Тогда, перед аптекой, я напугал ее своими глазами, налитыми спермой.

— Такого я от тебя не ожидала. Я думала, что ты спокойный и уравновешенный парень, такой, что даже бровью не поведет. На Рождество ты на меня даже не смотрел, не говорил со мной. Я думала, что тебе до меня и дела нет.

— Зачем ты мне позвонила в пятницу?

— После Рождества мне хотелось тебя увидеть. Не знаю почему. Ты не мой тип. Мой тип — это Фабьен. Вы совершенно не похожи, хоть вы и братья. Ты уверен, что в американском госпитале ничего не напутали?

Мы с братом родились в Нейи, где в 1963 году наш отец унаследовал от своих родителей аптеку.

— В физическом плане вы с братом совершенно разные, но это не значит, что ты мне не нравишься.

Она в таком совершенстве владела искусством чередовать горячее и холодное, что казалось, будто у нее это выходит нечаянно. Может быть, и действительно у нее это получалось нечаянно.

— Я тебе нравлюсь? — спросил я.

— Нет.

— И все же ты позволила мне вчера себя поцеловать.

— От удивления.

— Два раза от удивления?

— Для развлечения.

— Так уже лучше, но я бы предпочел «для удовольствия».

— Не будем преувеличивать.

— Нет, будем.

Мы остановились на красный свет на улице Дуэ. Через несколько минут мы подъедем к ее дому, и, возможно, она простится со мной навсегда. Я попытался ее поцеловать. Она отвернулась. Загорелся зеленый свет, и сзади начали сигналить. Я чувствовал себя теннисистом после двойной ошибки или баскетболистом, которого выгнали с площадки за плохую игру. Мы ехали в сторону площади Адольф-Макс. Когда мы выехали на бульвар де Клиши, Аннабель сказала:

— Вчера я была свободной женщиной. Сегодня мы с твоим братом помирились, мы будем жить вместе, конечно, поженимся и заведем ребенка; ты понимаешь, что мы с тобой уже не можем целоваться.

— Зачем ты просила отвезти себя в Париж?

Она должна была ужинать с подругой, которая накануне и послужила подлогом, чтобы не проводить вечер со мной.

Переезд в Нейи на улицу Пюви де Шаван, расположенную в трехстах метрах от места нашего с Фабьеном рождения, был для Аннабель радужной перспективой, так как она увлекалась декором интерьера. Мой брат отказался прибегнуть к услугам профессионала, считая, что его невеста справится сама. Софи взяла для меня из бумаг Фабьена список покупок мебели, тканей и предметов, сделанных Аннабель между февралем и маем 2004 года. Большую часть своих приобретений она сделала в следующих бутиках: «Litchi» (на улице Экуф), «Dansk Mobelkunst» (на набережной Гран-Огюстен), «Farfelus Farfadets» (на улице Пуату) «Carrelage des Suds» (на бульваре Сан-Жермен). В «Litchi» она купила мексиканские амулеты, китайскую бумагу, украшения из вышитой ткани Эмили Шэ и искусственные цветы Давида Динжео. В датской галерее она отыскала кресло Вернера Хэнса «Медведь» (1954) и металлический лакированный торшер Арне Якобсона (1929). Она сказала, что два дизайнера из «Farfelus Farfadets» навязали ей цветок лилии из папье-маше, который Катрин после смерти Фабьена забрала в Мароль. Наша мать всегда думала о младшем сыне как о цветке лилии. О каком цветке она думала, вспоминая обо мне? В «Carrelage des Suds» Аннабель выбрала плитку (супермодную, серебристо-серую) для двух ванных комнат и туалета. В Нейи у нее была своя личная ванная комната. А вот от отдельной спальни она отказалась и заявила, что это не в ее привычках. Фабьену было плевать на собственную ванную комнату. Чаще он, не стесняясь, пользовался ванной комнатой Аннабель, а заодно ее бритвой и пенкой, которые обычно служили для удаления волос из подмышек, с ног и лобка Аннабель. Но ему хотелось иметь отдельное местечко, где он мог бы спать один, когда возвращался домой ночью пьяный или под кайфом, или уставший, или все вместе.