Эмманюэль Роблес - Венеция зимой

— Что Норо?

Опять зазвонил телефон.

— Ладно, ладно, только позднее… — сказал Фьоре и бросил трубку.

Потом, обращаясь к Ласснеру, добавил:

— Норо вчера говорил о тебе. Я сказал, что ты возвращаешься сегодня. Он обязательно хотел тебя видеть.

— Опять это дело Скабиа.

— Наверняка… А ты знаешь, что Норо угрожают? Звонят по телефону, шлют анонимные письма, обещают похороны по первому разряду.

— По твоей теории, он должен стать сообразительней?

— Он уже отправил свою жену и дочь в деревню, а сам поселился в маленькой квартирке рядом с полицейским участком. К нему приставили двух телохранителей. Но те, другие, все равно дают ему понять, что не забыли о нем.

— Кто другие?

— Не знаю. Может, он сам тебе об этом расскажет.

Перед уходом из агентства Ласснер позвонил Марте, но она сказала, что Элен ушла рано утром. Может, что-нибудь передать? Тогда она пошлет Амалию.

— Нет, нет, ничего срочного. Передайте ей привет. И еще раз скажите, что я возвращаюсь сегодня же вечером, но когда точно — не знаю, так как здесь еще есть дела.

На другом конце провода Марта игриво сказала, что Элен рада его возвращению, вся светится и т. д. и т. д. Ну и болтушка, подумал Ласснер.

Прежде чем пойти к Норо, он наскоро позавтракал в буфете на вокзале и зашел к себе домой. Ласснер тут же обнаружил, что без него кто-то был в квартире, которую он по привычке закрыл только на засов. Ничего не украли. Впрочем, там не было никаких особых ценностей. Однако же книги на стеллаже стояли по-другому — в этом он был уверен. Кроме того, один из ящиков, который закрывался с трудом, теперь не был задвинут до конца, а на кафельном полу в ванной остались чьи-то следы.

Ласснер принял душ, побрился — утром в Риме не успел, очень торопился в аэропорт. Наконец, обвязав бедра полотенцем, Ласснер вернулся в комнату, внимательно осмотрел узкий, почти пустой шкаф, кровать под старым покрывалом, стол без скатерти и несколько снимков на стене. Обстановка самая что ни на есть простая… Он вообще мало обращал внимание на все, что окружало его в быту, и, бывая в поездках, довольствовался самыми непритязательными гостиничными номерами.

Ласснер неподвижно стоял посреди своей комнаты, уверенный, что это последнее вторжение было не таким уж безобидным, как прежние. Затем подошел к окну. Сквозь занавески, внизу, виден был проспект с размытыми очертаниями домов. И на перекрестке — сигналы светофоров, огни послушно скользящих машин. Шумный огромный город, кишащий людьми… А он — оторванный от всех, одинокий, сознающий свою зависимость от судьбы, над которой люди невластны. Он где-то читал рассказ ветерана первой мировой войны, который избежал показательной казни — офицеры отправляли на расстрел каждого десятого. Ласснер вспомнил, как ветеран описывал, что ему пришлось пережить, пока он ожидал решения своей участи. Ласснер не испытывал страха, но понимал, что ему грозит невидимая опасность, с которой невозможно бороться на равных. Он вернулся в ванную, чтобы одеться, долго рассматривал следы на кафельном полу, следы того призрака, который вот уже несколько недель следил за ним своим беспощадным взглядом.

Пора было идти к Норо.

— Ты хотел меня видеть?

— Конечно. Прости, что заставил тебя ждать.

Вместо того, чтобы занять свое место за столом, Норо присел рядом с Ласснером на подлокотник кресла.

— Фьоре сказал, что ты сегодня возвращаешься. Я решил воспользоваться этим, чтобы поболтать с тобой.

Голос, как всегда, хриплый, а нос похож на баклажан.

— Поболтать? О чем? Тебя действительно интересует, что происходит в Ливане?

— Меня интересуешь ты.

— Все то же — Скабиа?

— В какой-то мере да.

— Что значит «в какой-то мере»?

— Послушай, Фьоре тебе говорил? Мне угрожают расправой. Начальство требует, чтобы я принял меры предосторожности. Я согласился, хотя это смешно: меня вроде как заставляют каждый вечер смотреть, нет ли кого под кроватью. Но ты ведь тоже получал анонимные письма?

— Писем не получал, звонили несколько раз по телефону. И, кажется, недавно кто-то был у меня в квартире.

— Значит, тебя тоже хотят запугать — это точно, но у нас, так сказать, разные случаи.

— А в чем разница?

— От меня хотят, чтобы я не так рьяно вел следствие. Не то чтобы оно шло очень успешно, но представь себе, что после короткого разговора здесь с тем парнем — ну, ты помнишь — мы смогли отыскать его друзей и установили за ними слежку. И в результате… В общем, мы нащупали ниточку, слабую, конечно, но все же это лучше, чем ничего. Значит, то, что я делаю, — не пустяки и кому-то доставляет беспокойство, а отсюда эти угрозы, чтобы помешать мне копать дальше. В деле замешаны воротилы, спекулирующие валютой, и на карту поставлены огромные суммы. С тобой же вопрос другой.

— Это меня должно утешить? — спросил Ласснер, раскуривая сигару, которую ему предложил Норо.

Следователь сделал несколько шагов по комнате, потом вернулся к Ласснеру.

— Активисты из крайне правых, подстрекаемые теми воротилами, — молодые ребята, возомнившие о себе бог весть что. Впрочем, что они, что леваки — одного поля ягода. И те и другие считают, что только они на правильном пути, только они знают Истину. А тем, кто не сними, — никакой пощады. Их дело (которое они и определить точно не могут) превыше всего, и — никаких сантиментов! А ты в итоге препятствовал им, сотрудничал с врагом, став на сторону Скабиа. Ты не должен был вмешиваться. Тебе следовало сохранять благожелательный нейтралитет. А значит, молчать, не высовываться: Твое поведение, твои снимки, твои интервью, где ты осуждаешь их, — все это непростительный вызов, за это, они считают, ты заслуживаешь наказания. А они наказывают — убивая.

— Я выполнил свой долг и сказал то, что думаю.

— Как раз журналисты, которые говорят то, что думают, и оказываются мишенью для террористов.

Откинув голову назад, Норо с удовольствием затянулся сигарой и выдохнул дым.

— Раньше они применяли касторовое масло или дубинку. Теперь чистка желудка и побои вышли из моды. Сегодня единственным очищающим средством они признают пулю или гранату. Имей это в виду.

— Спасибо, что предупредил.

— Для этого я тебя и вызвал. Теперь еще один совет: не задерживайся в Милане.

— Что, это действительно настолько серьезно?

— Мои осведомители в этом уверены.

Ласснер несколько скептически выслушал предостережение Норо — эти полицейские привыкли все преувеличивать. Обожженной рукой он загасил в пепельнице сигару, застегнул плащ, тщательно затянул пояс. Ему казалось, что в голове раскачивается маятник. Он вспомнил случай в Никарагуа. Солдаты правительственных войск расстреливали партизана-сандиниста, его ровесника — голый по пояс, он стоял у дерева. Солнце сквозь листву покрывало его светлыми пятнами. Пока солдаты готовились к казни, он все время пристально смотрел на Ласснера, и так до самого конца — не отвел взгляда.