Таммара Уэббер - Легко

Я закатила глаза, стукнула своим кулаком по его, зная, что он будет держать свой, пока я этого не сделаю.

— Боже, Бенджи, ты такой пацан.

Он расплылся в улыбке и расширил глаза.

— Женщина, если бы я не был геем, я бы точно тебя у него увел.

Мы посмеялись и приготовились делать заметки по экономике в последний раз.

— Привет, Жаклин. — Кеннеди сел на свободное место рядом со мной и не посчитал нужным обратить особого внимания на то, как Бенджи сощурил на него глаза. — Я хотел, чтобы ты первой узнала. — Сидя боком на стуле, лицом ко мне, он говорил приглушенным голосом. — Исправительный комитет решил позволить ему остаться в кампусе до следующей недели, при условии, что он будет следовать ограничениям, прописанным в судебных приказах, запрещающих ему приближаться к вам и т.д. Ему позволили сделать это потому, что он заявляет, что не виновен, и потому, что всего неделя осталась до конца семестра. Но как только закончатся экзамены, ему было сказано освободить территорию университета.

Я уже знала, что Бака выпустили под залог, и что с четверга ему был выдан временный официальный приказ судом о запрете приближаться ко мне или Минди. Чаз звонил Эрин, чтобы сообщить об этом и она передала эту информацию мне, Минди и ее родителям.

— Отлично. Так он все еще живет в доме? — Все мы надеялись, что его выкинут из кампуса, но администрация заняла позицию невиновен-пока-не-доказана-вина.

— Да, но на следующей неделе уже не будет. Братство не такое беспристрастное, как университетская верхушка. — Он улыбнулся. — Как мне кажется, Диджей раскрыл-таки глаза, после того, как Кейти "спустила на него цербера". Дин тоже согласился. Единственный компромисс, который получил Бак, это возможность посетить свои финальные экзамены и все. — Накрыв своей теплой рукой мою, он уставился мне в глаза. — Есть ли... есть ли что-то, что я могу сделать?

Я хорошо знала моего бывшего, чтобы точно знать, о чем он спрашивал, но в моем сердце для него не было второго шанса. Это место было занято, но даже если бы не было, я была уверена, что предпочла бы быть одна, чем быть с кем-то, кто мог бросить меня, как это сделал он. Дважды. Я отняла свою руку.

— Нет. Кеннеди, больше ничего. Я в порядке.

Он вздохнул и перевел взгляд себе на колени. Кивнув, он взглянул на меня в последний раз, и я была одновременно благодарна и опечалена тем, что видела в его глазах четкое понимание того, что он потерял. Поднимаясь, чтобы вернуться на свое место, он извинился, проходя мимо девчонки, обычно сидящей рядом со мной, и которой, на этот раз, было нечего сказать о ее планах на выходные.

Первый курс университета отчислил тех музыкантов, которые заправляли в своих школах оркестром, группой или хором, не прилагая должных тому усилий — особенно тех, кто пришел в университет, считая себя выше знания таких элементарных вещей, как ноты, или музыкальной грамоты. Большинство специализирующихся в музыке уделяли все свое время улучшению своих способностей, так что мы проводили по несколько часов в неделю, а то и в день, практикуясь. Ничто не было настолько идеальным, чтобы позволить себе в нем когда-либо ошибиться.

Я пришла в кампус немного избалованной. Дома я практиковалась, когда хотела, мама и папа никогда меня не ограничивали, хотя признаю, я практиковалась в приемлемое время. Не имея возможности держать свой огромный контрабас в комнате общежития, мне приходилось запирать его в специальном помещении в здании музыки и записываться в очередь на свободную аудиторию, чтобы практиковаться. Я быстро поняла, что вечернее время уходило со свистом; хоть здание и было открыто почти 24\7, мне не хотелось тащиться через кампус в два утра, чтобы играть.

Собрать джазовый ансамбль на репетицию было еще сложнее. В начале первого курса мы встречались два-три раза в неделю. В последнее время стало понятным, почему было легче всего получить время в аудитории в Воскресенье утром: оно считалось утром похмелья для большинства студентов, и специализирующиеся в искусствах не были исключением. К середине семестра большинство из нас раз или два пропустили репетицию в Воскресенье утром. То, что работало на первом курсе, совсем не подходило для второкурсников.

Перед началом нашего сольного концерта в пятницу, я объясняла одному из наших парней, играющем на духовом инструменте, почему я не смогу прийти на, организованную в последнюю минуту, репетицию в субботу утром, даже учитывая то, что наш концерт состоится в тот же день вечером.

— У меня завтра занятие…

— Да, да, я знаю. Твой класс по самообороне . Хорошо. Если завтра вечером мы облажаемся, это на тебе. — Генри был, безусловно, талантлив, как будто он был рожден с саксофоном в своих длинных пальцах. Но его высокопарное поведение скрывало всю его гениальность, обычно он нас всех немного пугал. Но в тот момент я была по горло сыта его грубостью.

— Это полная фигня, Генри. — Я одарила его испепеляющим взглядом, а он с самодовольной ухмылкой развалился на стуле по другую сторону от Келли, нашей пианистки, которая старалась остаться в стороне от аргумента. — Я всего лишь раз пропустила репетицию за весь семестр.

Он пожал плечами.

— Но теперь это случиться дважды, не так ли?

Перед тем, как я смогла ответить, концерт начался. Скрипя зубами, я заняла свое место. Я была таким же серьезным музыкантом, как и любой в этой группе, но в субботу было последнее занятие по самообороне, кульминационный момент того, чему мы научились. Это было важно.

Эрин с нетерпением ждала боя один на один либо с Лукасом или Доном, который Ральф запланировал для каждого участника нашей группы.

— Я постараюсь получить Дона, — пообещала она, пока одевалась для работы, а я собиралась на последний сольный концерт семестра. Скашивая один глаз, чтобы нанести тушь на второй, она поддразнивала меня: — Я не хочу повредить жизненно важные части твоего игрушечного мальчика до того, как ты с ним наиграешься!

Я не слышала от Лукаса весь день, хоть мы оба были ужасно заняты, что у меня почти не было времени размышлять об отсутствии коммуникации и о том, что это значило. Почти.

Год назад, я даже подумать не могла, что пересплю с кем-то еще кроме Кеннеди. У него были девчонки до меня - что-что, а его опыт в этом деле, мой первый раз, был достаточно очевиден. Это сильно меня не волновало, но мы особо никогда об этом не говорили. Лукас тоже, без сомнения, имел в этом опыт, но, как он мне сказал, никто до этого не был для него важен. Если бы Кеннеди сказал мне что-то такое, я бы почувствовала облегчение, даже если не восторг. Сложное прошлое Лукаса разбивало мне сердце этим признанием, и я не была уверена, что это значило для него, для меня, и для нас.