Звева Модиньяни - Рыжие волосы, зеленые глаза

Старуха и девушка сидели в густой тени пышно разросшегося страстоцвета на задней веранде старинного деревенского дома. Нижний этаж, где когда-то располагались конюшня и склад сельскохозяйственного инвентаря, был превращен в процветающий сельский ресторанчик. На верхнем этаже жила семья. За кустами страстоцвета виднелось бывшее гумно, теперь уложенное бетонными плитами и защищенное навесом из дикого винограда. Под навесом были расставлены в шахматном порядке летние столики, покрытые клеенкой в белую и зеленую клетку, и плетеные стулья. За гумном простирались кукурузные поля. Початки потрескивали под утренним ветерком, золотясь под теплым солнцем начала сентября. В воздухе еще чувствовалось лето, но уже можно было угадать приближение гроз, прокладывающих дорогу осени.

Пластмассовое кресло едва вмещало тело внушительной старухи. Девушка сидела на отделанном зеленым пластиком столе, лениво болтая в воздухе стройными длинными ногами.

— Долго мне еще мучиться? — ворчливо спросила старая женщина, изнемогая в сдавившем ей голову пластиковом чепце. Раскаленный воздух из фена обвевал ее густые серебряные волосы, аккуратно накрученные на бигуди.

— Имей терпение, бабушка. Зато теперь у тебя будет красивая прическа. Ты у меня станешь настоящей модницей, — заявила девушка.

— Какие глупости, — возмутилась старая женщина, — и сколько ненужных слов!

Ей было досадно, что любимая внучка не хочет говорить на живописном и выразительном романьольском диалекте.

Из кухни вместе с веселой мелодией, исполнявшейся по радио, доносились запахи готовки и голоса хлопотавших у плиты членов семьи Гвиди. Они были заняты приготовлением блюд воскресного меню, достойного завсегдатаев ресторанчика, отличавшихся простыми вкусами и лужеными желудками.

— Послушай, Мария, мне уже невмоготу! Сними с меня эти штуки и дай мне наконец уйти на кухню. Уже скоро полдень, а я еще не принималась за английский десерт [8] Бисквит с ликером, кремом и шоколадом. , — заворчала старуха.

— Да ну же, бабушка! Я тебе делаю бесплатную укладку, а ты еще жалуешься. Знаешь, сколько стоит такая прическа у Ванды? — с вызовом спросила Мария.

— А ты, бездельница, знаешь, на что бы ты жила, если бы все мы за тебя не работали? — с ворчливой лаской в голосе осадила ее бабушка Джанна, женщина добродушная и покладистая.

Именно ей много лет назад пришла в голову мысль открыть сельский трактир. Джанна была превосходной поварихой и постепенно сумела завоевать постоянную клиентуру, приносившую заведению солидный доход. Она гордилась своим ресторанчиком. Здесь подавали тушеную говядину, рагу по-деревенски, бараньи котлеты, домашнюю лапшу, «безбожники» [9] Вареники с овощной начинкой в томатном соусе. , плов с моллюсками, уху с лепешками, бисквитные пирожные с кремом и красным ликером. Именно бабушка Джанна была шеф-поваром. Ее сын Адельмо и Роксана, ее невестка, повиновались ей во всем. Ее внуки, Антарес и Эней, работали в кухне без особой охоты и обслуживали посетителей только ради того, чтобы маленькое семейное предприятие приносило с каждым днем все больше дохода. Только Мария не любила ресторан, и даже бабушке не удавалось ее переубедить.

— Смотри, будешь вертеться, прическа не получится, и ты растеряешь всех своих кавалеров, — шутливо пригрозила внучка.

Расторопная в работе и острая на язык, бабушка очаровывала посетителей своими рассказами о добрых старых временах. Младшая из одиннадцати детей в семье рыбака, она родилась и выросла в Чезенатико. Ей нравился вид побережья зимой, когда оно было пустынным и заброшенным. Летом побережье наводняли толпы шумных отдыхающих, но с этим приходилось мириться, так как эти люди кормили ее семью и многие другие семьи. Старая Джанна еще застала те времена, когда на вилле «Адриатика», превращенной впоследствии в гостиницу, жила принцесса Одескалки, помнила важных господ, приезжавших на летний сезон, например, знаменитого Новелли [10] Эрмете Новелли (1851–1919) — актер театра и кино. или оперную певицу Элену Бьянки-Каппеллини. Ее детство прошло в Романье, которой больше не было. Потом она вышла замуж за Этторе Гвиди, крестьянина из Каннучето, переехала в этот старинный деревенский дом вдали от берега и со свойственным ей трудолюбием и предприимчивостью превратила его в процветающий сельский трактир.

— Смейся, смейся. Когда-нибудь поймешь, какая ты дуреха, — одернула ее бабушка.

Она никак не могла примириться с выбором внучки, которая предпочла семейному делу ученичество в парикмахерской Ванды, где ей приходилось выполнять всякую работу, от подметания полов до мытья волос клиенткам.

— Пойми, мне здесь тесно, бабушка, — призналась внучка. — Конечно, работа у Ванды — это не предел мечтаний, но я предпочитаю запахи шампуней и лосьонов запаху пережаренного лука.

В Каннучето жили в основном крестьяне и не было никаких достопримечательностей, кроме церкви, начальной школы и двух жалких забегаловок с помпезными наименованиями: бар «Астория» и «Гран-кафе». Крестьянская усадьба Гвиди находилась на околице селения, за ней насколько хватало глаз простирались поля.

— Лучше быть служанкой в своем доме, чем хозяйкой в чужом, — рассуждала бабушка, призывая на помощь крестьянскую мудрость, от которой Мария была бесконечно далека. — Насколько я знаю, в доме Ванды ты даже не хозяйка.

— Я учусь ремеслу, — возразила девушка. — Столько богатых дам приезжает сюда на лето из Болоньи, из Пескары, даже из Турина и Милана!

— Весь мир — одна большая деревня, — с важным видом изрекла старуха и, решив, что с нее довольно мук, сорвала с головы проклятый пластиковый чепец. — Слова — это всего лишь слова, что здесь, что в Риме. Пустая болтовня. Повсюду есть хорошее, а есть и плохое. Одни живут честно, другие воруют. Но я точно знаю: чем больше город, тем больше грехов.

Насупившись, Мария принялась уверенными и ловкими движениями снимать бигуди с бабушкиных волос.

— По-твоему, это грех, если девушка хочет реализовать свои возможности? — воскликнула она с излишним нажимом, словно начинающая актриса, пробующаяся на роль.

— Реа… как? — переспросила старуха.

— Реализовать свои возможности, бабушка. Понимаешь, что это значит? Ты свои возможности реализовала, стоя у плиты, а я молода и хочу реализоваться по-своему, — решительно заявила юная внучка.

— Стоит ли делать такие вещи, если их и не выговоришь, язык сломаешь, когда здесь рядом, у тебя под боком, есть все, что нужно? — Старуха провела рукой по лбу. — Когда я была молода, нищета была такая, что смотреть больно. Мясо ели только на Пасху да на Рождество. Я была тупая, как коза. Учительница в школе меня держала на первой парте, рядом со своим столом. Читать-считать она меня не учила, а давала штопать носки да чинить белье. Говорила: «У тебя, Джаннина, руки золотые. Зачем тебе учиться писать? Для женщины главное — уметь шить и готовить. Так и семью прокормишь». Так у меня все и вышло. Сперва в поле работала, потом на кухне. Вырастила сына, внуков подняла. И тебя, дуреху, тоже.