Елена Лобанова - По обе стороны любви

В ответ та клятвенно прижала палец к губам.

— Я у него спросила насчет буддистов…

Светлана вытянула шею и вытаращила глаза.

— И насчет кришнаитов, и всяких индуистов, мусульман и язычников… — довершила картину Вероника.

Сообщение впечатлило подругу.

Лишенная возможности реагировать словесно, она только качала головой, осознавая услышанное.

— Ну, насчет вечной жизни! — раздраженно пояснила Вероника.

Ее простая и понятная мысль, высказанная словами, звучала как-то не так, это она заметила еще вчера. И по Светкиному лицу это было видно еще яснее.

Она сделала еще одну попытку объяснения:

— Я просто спросила: есть ли у этих… представителей конфессий какая-нибудь надежда… ну, на воскресение после смерти… или только прямым ходом в геенну огненную? Ну, то есть в ад, я имею в виду!

В ответ на это Светка сперва опустила глаза, а потом выразительно закатила их к потолку.

— А вот почему? — в упор глядя на подругу, вызывающе осведомилась Вероника. — Почему я, интересно, не имею права узнать?! По-моему, любой человек имеет право задать батюшке волнующий его вопрос. Это, если разобраться, тоже вроде исповеди!

После этого разомкнула уста и Светлана.

— Ну, задала ты. И что он? — опять опустив глаза и внимательно разглядывая чашку, кратко поинтересовалась она.

Почему-то Веронике показалось, что ответ ей известен.

— Ничего хорошего, — буркнула она и мрачно принялась за торт.

Некоторое время прошло в молчании.

— А ягодки — это вишни или черешни? — наконец со вздохом поинтересовалась хозяйка.

— Черт их знает… Ананас зарежем или детям оставим?

Вероника безразлично пожала плечами.

— Ты, Верунь, не обижайся, — осторожно начала Светлана, искоса посматривая на подругу. — Я, может, не в курсе дела… Не догоняю как-то, и вообще… Но ты мне скажи как-нибудь прямым текстом: тебе эти буддисты-то зачем? Вместе с индуистами? Они тебе братья? Сватья?

— Да, братья! По разуму! — выкрикнула Вероника и даже привскочила. — Может, меня в прошлом году мировую художественную культуру преподавать заставили, когда вы все поотказывались! Может, я все это детям объясняла — и про Будду, и про нирвану, и про «черный камень»! И вообще все мыслящие люди об этом задумывались! Толстой, Пушкин, Лермонтов… А «Божественная комедия», по-твоему, что такое, как не философско-религиозная поэма? Я уж не говорю про Уильяма Блейка!

— Блейк — это, надо понимать, тот, которого тебе режиссер велел читать?

— Тот, да! Он же визионером был… ну, видения у него бывали. И стихи писал без черновиков — говорил, что ему ДИКТУЮТ СВЕРХУ! Строк по двадцать, тридцать — ПРОТИВ ВОЛИ! Его стихи спустя сто лет оценили и читают до сих пор — понимаешь почему? А ты говоришь…

Светлана опять отстраненно пожала плечами. Потом оценивающе оглядела Веронику и еще раз пожала. После чего выпрямилась и прокашлялась, словно готовясь к выступлению на педсовете.

— Ну, не знаю насчет твоего визионера, а вот Толстой и все наши — представители, знаешь ли, дворянской культуры! А дворянская культура, дорогая моя, — это, во-первых, сословные привилегии и прочие феодальные штучки, охоты с балами! А во-вторых… Ну, сама сообрази… Это же свобода личности! Другой уровень! Высшее общество, образование самое лучшее, комфорт по последнему слову, хоть и того времени… Тут и порассуждать не грех о высоких материях! Хоть о буддистах. Хоть о мусульманах…

И она остановилась и наклонила голову, словно проверяя: уловила Вероника ход рассуждений или нет?

Вероника безмолвствовала.

— А мы с тобой кто, спрашивается? Шкрабы! — не дождавшись реакции, договорила Светлана.

И рукой в неполноценном рукаве она очертила в воздухе неопределенную фигуру.

— Это ты мне японский стресс устраиваешь? — наконец подозрительно осведомилась Вероника.

— Да зачем мне-то устраивать, когда и так одни стрессы кругом! — вскричала Светка. — Фронтальная проверка вот-вот!

— Какая проверка, когда? А я не слышала…

— Здра-а-асьте! Совещание ж было! Возьмут планы поурочные, календарные, факультативов, индивидуальных занятий, воспитательных мероприятий! Вот так, подруга дорогая!

Вероника окаменела на стуле во второй раз.

— А протоколы родительских собраний, кстати, есть у тебя? — осведомилась Светка инквизиторским тоном.

— Н-не всех…

— Ну вот, значит, и приступай сегодня же! Займись литературным творчеством. Сказали, у кого не в порядке текущая документация — тому конец, готовьте заявления!

— А может быть, конец строки — стиха грядущего начало! — пробормотала Вероника.

— Чего? Ты это… на нервной почве, что ли?

— Да нет, просто есть одна идея… Ничего, что я тебя перебила? Я имею в виду, идея в плане как раз литературного творчества. Знаешь, вчера перечитала свою «Донну Веронику», и так ясно видно: последнее действие какое-то недостаточное… А конец — он все-таки делу венец! Еще Чехов что-то такое сказал… Вот думаю, попробовать, может, переделать?

— Верка! — задушевным голосом попросила Светлана. — Замолчи, а? Вот что меня в тебе искренне бесит — так это твои идеи! То платье шить, то этих… кришнаитов спасать, а теперь опять за свою донну! У тебя ребенок больной, живете чуть не впроголодь… И режиссер отказался — думаешь, почему? Да он видит — не писатель ты, не тот характер! Писателю судьба особая нужна, свобода творчества, среда, условия… А ты… ну не обижайся, конечно…

И в качестве извинения Светлана погладила ее по руке. Побренчала ложкой в стакане с чаем и вздохнула.

— Между прочим, мы с подружкой в школе тоже, помню, роман сочиняли… Не веришь?! Да я даже начало до сих пор помню! Сейчас… Про море там… Напьемся, помню, кофе и пишем: «Море ревело…» Точно! «Море ревело и стонало. Рваные клочья туч проносились над верхушками кокосовых пальм…» А?! Каково?! Можешь использовать — дарю! — И она выпрямилась и лихо тряхнула челкой. А потом опять ссутулилась и погрустнела. — С возрастом мозги, понятное дело, деформируются. Нервы тоже… Я ведь раньше — веришь? — не материлась даже… Но — жизнь! Она ж кого хочешь достанет! Так что детство, дорогая моя, кончилось! И теперь у нас с тобой, Верка, совсем другая пора. Нам если не о душе время думать, то хотя бы о здоровье…

— Вероника, — сказала Вероника.

— Что?

— Я сказала: меня зовут Вероника.

В полдень мраморные горные уступы Луниджаны отбрасывали короткие резкие тени, похожие на неловкие черные стежки по светлому холсту. Чахлые кустарники, умудрившиеся пустить корни в здешнюю неласковую каменистую почву, не способны были укрыть от солнца даже птицу, и только соленый ветер с моря немного смягчал безжалостный зной.