Бонни Дж. Перри - Голая суть

— Но когда мы приехали в лагерь, — потряс он перед нею конвертом, — у тебя была масса возможностей мне рассказать.

Она опустила голову на грудь, с облегчением выслушав его признание. Теперь настало время признаваться ей.

— Получилось так, что когда мы были вместе, я теряла счет времени. А когда я делала записи, тебя рядом не было.

— Очень удобно.

Она вскинула голову.

— Это правда.

Глаза ее остановились на зеркале во всю стену против постели. Сколько раз они сидели на постели, разговаривая, смеясь… занимаясь любовью? Его глаза гипнотически глядели ей прямо в глаза. Она внимательнее стала вглядываться в эти серые глаза. Чудесные, добрые глаза. Она знала, что ничего от них не утаит. С этого момента между ними больше не будет неправды.

— Волк, когда мы вместе были на пау-вау, нас окружали родственники.

У него дернулась бровь.

— Какое-то время мы бывали наедине.

Она пристально и вызывающе поглядела на него, молясь про себя, чтобы он увидел правду в ее взгляде. И еще невысказанную любовь.

— Когда мы бывали наедине…

Бровь задергалась сильнее.

— Да?

— Ты, похоже, ни разу не был склонен к разговорам.

Он рассмеялся.

— Ситуация обрисована верно.

— Значит, ты прочтешь мою статью?

— Я прочту твою статью.

Она встала и направилась к двери, но он вцепился ей в руку и силой задержал ее.

— Ты не собираешься подождать моей реакции? — спросил он.

— Мне нужно сделать одно дело. Ты читай. А я не задержусь больше минуты.

Он вцепился в нее еще крепче.

— Разреши мне сходить в детскую вместе с тобой.

— Нет. Это я обязана сделать сама. — В глубине души она отдавала себе отчет в том, что это будет самым долгим путешествием за всю ее жизнь. Она расправила плечи и сделала первый шаг.

«Иди и не останавливайся», — говорила она себе, пытаясь сосредоточиться на цветах коридорной дорожки: разных оттенках розового, приглушенно-синего с легким оттенком сиреневого. Но ковер сразу же вылетел из головы, как только она подошла к дверям детской. Рука ее дрожала, когда она бралась за медную ручку и отворяла дверь.

Огромный бостонский папоротник все еще стоял в углу комнаты. Заходящее солнце пробивалось через строй берез под окном и пятнами ложилось на беленькую качалку. Даже стоя на другом конце комнаты, она в состоянии была прочесть надпись, вышитую желтыми и синими нитками на подушечке в углу качалки: «Добро пожаловать, маленький!»

Сердце готово было выскочить из груди, когда она увидела стоящих в ряд плюшевых клайдсдэйлов, обступивших скамеечку возле качалки. Волк принес домой первого из них, когда врач позвонил и подтвердил беременность.

Носком она задела край овального коврика и запнулась. Выпрямившись, Скай представила себе улыбающиеся лица детей из рода Волка. Ее детей. Его детей. А теперь их общих детей.

Она храбро улыбнулась и заставила себя поглядеть на белый комод и детскую лампу. У основания лампы все еще стояла карусель из пони. Все было так же, как в тот день, когда она упала на пол, пытаясь повесить кружевные занавески. «Все на месте. Все, за исключением колыбели». Она поглядела на полуоткрытый гардероб и заметила металлический край радиофицированной колыбели.

Он убрал с глаз колыбель не только ради собственного, но и ради ее душевного покоя. И все же, когда он больше всего был ей нужен, он находился со своим племенем в Оклахоме. Он сказал, что их ничто не разлучит, когда они в Огасте занимались любовью. И вдруг слова «Их ничто не разлучит» затронули у нее в сердце струну истины. Неужели отец ей лгал, когда говорил, что будто бы звонил Вулфу и сообщил ему, что она попала в больницу? Если бы Вулф знал об этом, он бы перевернул вверх ногами небо и землю, но очутился бы рядом.

Значит, это отец хотел разрушить их брак. Неужели он зашел до такой степени далеко? В глубине души Скай уже знала ответ.

Она почувствовала, что Волк рядом, прежде, чем успела заговорить.

— Папа так тебе и не позвонил и не сказал про ребенка, верно? — Сердце ее слушало. Трепетно. Ждало.

— Нет, он не звонил.

Тут она зажмурилась и прошептала:

— Почему ты не сказал мне об этом?

— У тебя и так хватало тревоги и боли. Тебе нужен был покой, а не открытая война между мною и твоим отцом.

— Но папа солгал.

— Твой отец предпочел бы, чтобы на его принцессе женился мужчина иного плана.

— Да, но я вышла замуж за принца. За принца из племени Осаге. — Она резко обернулась, чувствуя, как рушится целый мир. На свете существовал один только Волк. Только любовь, которую они открыли вновь на пау-вау. «Это и есть весь твой мир», — пело переполненное надеждой сердце.

Белки его глаз приобрели дымчато-серый оттенок, словно он провел несколько бессонных ночей. Она это только что заметила. Она тоже провела несколько бессонных ночей. Ночей, когда ей бы хотелось, чтобы он лежал рядом и видел сны, крепко держа ее в объятиях.

— Почему только теперь я поняла, что папа солгал?

— Боль. Тебя заполнила боль, Скай.

— А как же ты и твоя боль?

— Это была разделенная боль. Когда плохо тебе, плохо и мне. Так действует любовь. По крайней мере, именно так действует наша любовь.

— Наша любовь?

— Ты собираешься перестать делать вид, будто меня не любишь? — Он обнял ее и повел в прихожую.

Она обрадовалась столь легкомысленному тону.

— Я знала, что люблю тебя, еще задолго до того, как ты сделал меня своей радугой.

— Раскрашенная или нет, ты все равно будешь моей радугой. Пойдем вместе вниз, моя радуга? — Я кое-что хотел бы тебе сразу показать.

— Сразу?

— До того, как мы вернемся наверх. — Он подвел ее к пожарному столбу, обшитому медью, который она считала своим во время соревнований на скорость, кто первым спустится вниз, на уровень улицы.

— Готова? — выговорил он, стоя у другого столба.

Она обхватила столб ногами и, положив руки, крикнула:

— Готова!

— Раз, два…

Она оттолкнулась, полетев вниз, не дожидаясь конца счета. Но уголком глаза заметила, как промелькнуло мимо ее более тяжелое тело.

Сапоги его уже стучали по массивному деревянному полу, а она только коснулась его ногами.

— Мошенник!

Как бы она ни старалась опередить его, ее всегда постигала неудача. Но она не переживала, когда проигрывала ему. Если побеждал он, побеждали они оба.

— Иди сюда. Здесь стоит кое-что, принадлежащее тебе.

Она вошла в гостиную, и внезапно в поле ее зрения попал «Стейнвей», тот самый «Стейнвей» бабушки Камерон.

— Как тебе это удалось?

— Я позвонил Якоби в понедельник, в то самое утро, когда вернулся в Сен-Луи и понял, какого дурака я свалял, что уехал, не дав тебе возможности объясниться насчет истории с. материалом по пау-вау.

Она провела рукой по старинному корпусу из красного дерева, сразу вспомнив, как это дерево ощущается пальцами. Изо всех фамильных реликвий, которые она вынуждена была продать, бабушкиного «Стейнвея» ей не доставало больше всего.