Ронда Дьюпорт - Чудо поцелуя

Уоткинс вдруг резко повернул голову и заметил, что Нэнси смотрит на него.

Даже под его отраженным в зеркале взглядом Нэнси почувствовала себя неуютно. Несмотря на жгучее желание написать очерк, она не могла не понимать, что ее интерес к пленнику задевает того хотя бы тем, что отвлекает от созерцания дождя. Впрочем, вряд ли такого крутого мужчину, как Джо Уоткинс, что-то могло всерьез задеть, ведь он был преступником, не заслуживающим снисхождения.

Явно меньше заинтересованный в ней, чем она в нем, он снова отвел взгляд к окну. Надо проявлять инициативу, решила она. Такое интервью может стать пиком ее карьеры.

Она полезла в свою полотняную сумку за пресс-картой и маленьким блокнотом, который всегда был при ней.

Уоткинс успокаивал нервы, сосредоточенно глядя на воду, струящуюся по оконному стеклу. Только так он смог удержаться от того, чтобы не рассматривать молодую женщину, привлекшую его внимание с того момента, когда они с конвоиром вошли в ресторан.

Господи! Как же его забрало, когда он случайно коснулся ее коленок! А потом увидел ее глаза, голубые и чистые как небо, которого он был лишен в камере. В нем все дрожало от острого приступа желания, охватившего его, прежде чем он успел сообразить, что происходит. И хотя Нэнси не могла этого знать, он уже преподнесла ему бесценный подарок, посмотрев на него глазами, в которых не было презрения или страха, как у остальных.

Осторожнее, не вздумай рисковать, предупредил себя Уоткинс. Тем более когда она уже едва не лишила его самообладания, строгого, как у монаха, которое только и поддерживало его телесное здоровье. То есть помогало выносить тот образ жизни, который ему пришлось вести, будучи запертым в клетке подобно дикому зверю.

Через несколько кратких часов полусвободы железная дверца клетки вновь захлопнется за ним. Он бы никогда не подумал, что вдруг захочет поскорее вернуться в свою камеру. Но чем больше времени он проведет возле этой волнующей женщины, тем мучительнее будет возвращение в суровый мир затворников. Она напомнила ему слишком многое из того, о чем он не осмеливался ни думать, ни даже мечтать…

Эротические фантазии, изредка прорывавшиеся сквозь трезвое сознание в беспокойные сны, всегда поставляли ему знойных брюнеток с роскошными формами. Эта, реальная женщина, была белокурой, хрупкой как тростинка, с маленькой грудью. Ее белые прогулочные шорты обнажали ноги, не такие полные, как у женщин его сновидений, но длинные, хорошо очерченные и мускулистые. Не было смысла задумываться, сможет ли он обхватить ладонями ее тонкую талию. Этому никогда не сбыться.

Ее светлые волосы, напоминающие о солнечном сиянии, были подстрижены коротко, как у мальчика. Но абсолютно ничего мальчишеского не было в нежном овале лица и чистой, свежей коже. При виде ее соблазнительного рта с пунцовыми, чуть приоткрытыми губами у него мучительно заныло в паху.

Несомненно, это была самая красивая из женщин, на которую он когда-либо положил глаз. Открытая, чистая и свободная. Полная противоположность ему нынешнему.

И абсолютно вне пределов его желаний.

Пожалуй, будет менее болезненно сейчас же перестать соблазняться ее красотой, решил Уоткинс, чем унести с собой в камеру мучительно ясный образ, которым ему никогда не обладать. Его рассердило, до чего же легко ей удалось поколебать железное самообладание, которым он так гордился. Больше такого не случится, пообещал он себе.

Он крепко сжал чашку с кофе, чтобы быть уверенным, что его руки не наделают каких-нибудь глупостей вроде попытки погладить ее. Когда она подошла к их столику, он уже знал, что ничего такого себе не позволит. И все же невольно вздрогнул, когда она заговорила.

— Я — Нэнси Пикфорд, сержант, — представилась она конвоиру.

Ее голос был звучнее, чем представлялось Уоткинсу, и для мужчины, отвыкшего слышать женскую речь, походил на пение ангела. Она положила на стол кусок пластика — видимо, пресс-карту.

— Я репортер и хотела бы поговорить с вами, — продолжила красотка.

Иронический смешок застрял у Джо в горле. Конечно, с ним так и должно было произойти. Единственная женщина, не считая матери и сестры, с которой он столкнулся с тех пор, как его упрятали под замок, и та из гнусного племени писак, растерзавших его еще до того, как официальное правосудие вынесло свой вердикт!

— Конечно, мисс Пикфорд, — любезно сказал его страж. — Садитесь, пожалуйста.

Нэнси присела за столик и открыла блокнот.

— Вы сказали, вас зовут Паттерсон?

— Верно, Томас Паттерсон. Меня все зовут Томом.

Она старательно записала имя. Разумеется, получить интервью у любезного полисмена будет нетрудно. К нему не надо было подлаживаться, можно было валять напрямую.

— Почему осужденный убийца не в своей камере?

— Не беспокойтесь, мисс. Уоткинс не причинит вам вреда.

Сержант потянул за цепь, оторвав руки пленника от чашки с кофе. Это действие, всего лишь несколько неуважительное по отношению к человеку, заслуживающему гораздо худшего, насторожило ее.

— О, я не это имела в виду. Вы сказали, что везете его обратно в Сейлем. Но почему он вообще не в тюрьме штата Северная Каролина, где должен отбывать двадцать лет? Что вы делаете вдвоем на наших горных дорогах?

— Семья Уоткинсов имеет связи в верхах. Ему предоставляли краткосрочный отпуск для прощания с матерью. Она умерла пару дней назад. Рак.

Нэнси вздохнула. Она совсем забыла, что у приговоренного была семья. Брат, который твердо отстаивал перед журналистами невиновность Джозефа, и сестра-подросток, быстрая на слезы, столь любимые прессой. Она не помнила, чтобы показывали его мать в выпусках новостей из суда. Но та, должно быть, там была, делая обязывающие заявления. Мой сын — хороший мальчик. Никогда нас ничем не огорчал. Не могу поверить, что он сделал это.

Она давно усвоила, что гораздо легче соблюдать благородное презрение к преступнику, когда это всего лишь отдаленный образ на экране телевизора, чем когда это человек из плоти и крови, сидящий в двух футах от тебя. Мужчина, прикосновение которого взволновало тебя. Сын, переживающий смерть матери. Интересно, а убийцы плачут? — подумала она.

— Сочувствую вам, мистер Уоткинс, — пробормотала Нэнси и даже протянула было руку, но он не высунулся из своей раковины и она не решилась дотронуться до него.

Бесстрастные серые глаза полыхнули навстречу ей. Ранее Уоткинс даже не удосужился обернуться на нее, когда она подсаживалась к их столу.

— Никому вы не сочувствуете. Репортеру плевать на все, кроме своей стряпни.

От его гортанного голоса у нее пробежал холодок по спине. Она совершенно не помнила, как этот голос звучал в теленовостях, и ждала, что он окажется таким же жестким, как и лицо. Как ни странно, он произнес язвительные слова без злобы, тоном равнодушного наблюдателя. Сам он выглядел каким угодно, только не безвольно расслабившимся. Хотя полисмен и усадил его так, что можно было свободно откинуться на спинку стула, поза Уоткинса была по-прежнему напряженной. И если бы он покрепче сжал кофейную чашку, та бы наверняка хрустнула.