Даниэль Буланже - Клеманс и Огюст: Истинно французская история любви

— Я отказалась от шофера-испанца в последней главе… я ведь тебе, кажется, уже об этом говорила? Я предпочла, чтобы он оказался ливанцем, вот почему мне нужно знать, что он ест. Видишь ли, он вызвал у меня чувство голода.

Я всегда подчинялся любым желаниям Клеманс, не задавая ни ей, ни себе никаких вопросов, не замечая того, что моя жизнь была полностью посвящена ей, не замечая того, что она, вероятно, могла бы попросить меня сделать все что угодно, и я бы выполнил любую ее просьбу, кроме разве только просьбы убить ее, ибо человек не прерывает течения струи воды, утоляющей его жажду, вот так просто, за здорово живешь, без причины или по прихоти.

Я позвонил Шарлю Гранду, чтобы спросить адрес лучшего ливанского ресторана.

— Это «Серебряный кедр» на улице Сири. Да, но где вы сейчас?

— В Институте.

— Ну, Авринкур, это же несерьезно! Я же просил вас поехать куда-нибудь отдохнуть вдвоем. Вы что, забыли? Вы же мне обещали. Передайте-ка трубку Маргарет Стилтон, именно Маргарет Стилтон, а не Клеманс Массер. Алло, это вы, Стилтон?

— Как поживаете, Шарль? Почему у вас такой грустный голос? Что, продажа моих книг идет не очень хорошо? Количество проданных книг уменьшается?

— Ничуть не бывало. В самые плохие дни мы продаем не менее двух тысяч экземпляров. Нет, речь идет о вас, о вашей драгоценной особе, о вашем здоровье, вот что меня заботит. Я ведь просил вас поехать отдохнуть. Вы что же, хотите поиграть на моих нервах? Хотите, чтобы у меня лопнуло терпение?

— Видите ли, Шарль, у нас тут приключилась одна маленькая неприятность. Огюст слегка занемог после того, как дал проявиться своей бурной страсти к пирожным. Ну разумеется, мы оба с вами знаем, какой он сластена и лакомка. Но ведь он в этом смысле — истинное дитя, так за что же на него сердиться? Нет, Шарль, послушайте меня, дайте мне сказать. Если бы он не был ребенком, он бы первым и не распробовал мои произведения, не почувствовал бы их сладости, не почувствовал бы, в чем их вкус. Мы с ним составляем наилучшую «конфетку» в мире; вы, наверное, знаете, каково определение такой «конфетки», по крайней мере я надеюсь, что вам оно известно… «конфетка», в которой обе составляющие ее части идеально подходят друг другу и сосуществуют вместе. Кстати, должна вам сказать, что хороший аппетит является первейшим качеством, необходимым для завоевателей и победителей, короче говоря, для людей успешных. Все великие, в сущности, были большими детьми, и так со времен ранней античности и до наших дней. Я припоминаю название одной книги, которую я нашла у Пенни Честер и не прочла, а буквально проглотила… «Земля — это лакомство». Да, так вот, как только я ее раскрыла и прочитала пролог, так почувствовала, что у меня просто слюнки потекли…

Клеманс, мой неистощимый источник красноречия и богатства! Тебе тогда еще было неведомо, сколь велика способность Шарля Гранда к сопротивлению. А я так и видел его мысленным взором в этот момент, сидящего за своим столом по-американски, то есть положив ноги на стол, держащим телефонную трубку на животе и уставившимся в потолок, откуда из установленного там динамика лился голос Клеманс. В этот миг Шарль был невозмутим, бесстрастен и непоколебим, подобно скале, противостоящей мощному потоку. А Клеманс все продолжала вести свои речи, подмигивала мне и подавала какие-то знаки своей нежной, ласкающей рукой.

— Алло, алло, Шарль, я что-то вас почти не слышу! Ну как, вы успокоились?

— Я жду от вас почтовую открытку, — ответил он, — пожелтевшую от времени, забытую вами на стойке в какой-нибудь убогой кондитерской и помеченную штемпелем какой-нибудь совершеннейшей дыры в жутком захолустье, о которой я никогда слыхом не слыхивал. И никакого текста, одни лишь ваши «наилучшие пожелания». А теперь отправляйтесь в ресторан и приятного вам кедра!

Всякому человеку однажды вдруг приходится испытать определенное омертвление чувств, когда у него словно появляется бельмо на глазах и он перестает видеть все то, что касается предмета его любви. Да, он действительно физически больше не видит ту особу, которую он любит или которую он любил, хотя она и находится рядом с ним. Объект былой любви как-то незаметно отступает, скрывается и предоставляет вам, вполне довольному собой и жизнью, заполнить освободившееся пространство. По моему мнению, это первый признак грядущего разрыва, ведь это явление влечет за собой бесконечные извинения, неловкость, замешательство, злость, гнев, ненависть, усталость и, наконец, забвение. И тогда вам остается только резким толчком открыть дверь, ведущую в царство неземной любви и божественного утешения. Я прочел обо всем этом, когда правил ошибки и убирал опечатки в «Проповеди об утешении» достопочтенного отца Бенуэ, того самого отца Бенуэ, чьи произведения в стародавние времена были бы внесены в список книг, запрещенных католической церковью, а его самого отлучили бы от Церкви и осудили бы на изгнание, настолько текст его творения был резок, груб, вольнодумен и даже малопристоен, ибо автор нисколько не считался с общепринятой моралью и благопристойностью: он бросал вызов стыдливости ради того, чтобы ярко и выпукло показать разницу между грязью распутства и божественной благодатью, а также для того, чтобы показать, сколь велик тот путь, который каждый должен проделать ради самого себя.

Почему я вспомнил про этот труд, который меня прямо-таки очаровал, заворожил? Я только что собрал чемодан, закрыл дверь Института на ключ и спустился вниз по лестнице, чтобы направиться в гараж, и вдруг, выйдя на улицу и оказавшись на тротуаре, столкнулся с какой-то женщиной. Я буквально налетел на незнакомку и принялся извиняться. Но это была вовсе не незнакомка, это была Клеманс, ожидавшая меня на улице со своей дорожной сумкой в руке. Я не видел, как она вышла из квартиры. Я о ней даже не думал, совсем не думал. Поразительно, но факт, здесь, на тротуаре, столкнувшись с ней лицом к лицу, я, пусть на протяжении двух-трех тысячных долей секунды, не узнавал ее! А произошло вот что: словно проявился черно-белый негатив… словно спала какая-то пелена, и я увидел перед собой роскошную, великолепную женщину, слишком красивую для меня.

— Что ты там делал?

— Запирал чемодан.

— Ты уверен, что едешь со мной?

И она залилась тем чарующим смехом, самым прекрасным смехом на свете, которым она заставляла смеяться своих героев в конце романов: смехом звонким, переливчатым, победным, ангельским. Разумеется, я вычеркивал все эти прилагательные при чтении рукописей, но Шарль упорно принуждал меня их вставлять, и он был прав, так как во всех статьях, во всех хвалебных отзывах авторы все как один подчеркивали простодушную дерзость или дерзновенную наивность феноменальной, удивительной, восхитительной Маргарет Стилтон и ее полнейшее презрение к тому, что скажут люди, то есть ко всяким кривотолкам и пересудам.