Рут Сабертон - Кэти Картер ищет принца

Обычно мой друг сдержан и не теряет терпения — кстати, именно поэтому он такой хороший учитель. Подростки быстро понимают, что мистера Берроуза невозможно вывести из равновесия.

Видимо, я исключение.

— Просто перестань твердить одно и то же, — ворчит он, принимаясь подбирать разбитую посуду. — Ты ничего не должна, если тебя беспокоит именно это. Я, в конце концов, не требую уплаты натурой.

Я замолкаю, уязвленная гневом, который звучит в его голосе. И не просто замолкаю. Поспешно иду наверх, захлопываю дверь и реву, пока не распухает нос. Потом звоню Джуэл и прошу позволения пожить у нее. Олли опрометью выскакивает из дому — вероятно, к Нине, — ну а остальное вы знаете.

С другой стороны, неприятно сознавать, что Джеймс не сдастся просто так. Он посылает бесчисленные письма с извинениями, и я уже знаю в лицо всех курьеров из «Интерфлоры». Я владелец бесчисленных воздушных шариков и коробок шоколада, а сегодня утром принесли билеты на Восточный экспресс. Джеймс воистину не знает удержу. Я начинаю думать, что он расстроен всерьез. Неужели полагает, что я его прощу, — после такого поведения? Я полна решимости не возвращаться. Никакого второго шанса. Поэтому отсылаю подарки с вежливыми записками, в которых прошу Джеймса отвязаться. Нужно спрятаться у Джуэл, пока он не успокоится.

Какая жалость, что он никогда не ублажал меня так, когда мы были вместе.

Отогнав мрачные мысли, я выпускаю Кусаку в огромную ванну тетушки Джуэл и иду на кухню.

— Не наступи на Табиту, — предупреждает крестная, когда я чуть не спотыкаюсь о лежащую на пороге кошку.

Табита злобно таращит желтые глаза.

— Прости. — Я сажусь за большой дубовый стол. Как всегда, он покрыт разнообразными пятнами, завален счетами и пожелтевшими газетами, на нем стоит террариум с питоном и спит кошка. Сущий хаос, но Джуэл клянется, что способна без труда разыскать нужную вещь.

Она ставит помятый коричневый чайник на газету, прямо поверх ослепительной улыбки Гэбриела Уинтерса.

— Давай выпьем чаю, и ты расскажешь, что случилось.

— Что за чай?

Джуэл — известный экспериментатор, способный заварить что угодно, от крапивы до конопли. Однажды она чем-то напоила местного священника, и он съел приходский запас вафель. Но это совсем другая история.

— Всего лишь «Эрл Грей», — заверяет Джуэл, разливая в кружки бледно-янтарную жидкость. Она садится в кресло, берет кошку на колени и смотрит через полукруглые очки. — Ну или глаза меня обманывают, или ты намерена погостить чуточку дольше, чем пару дней…

Я грустно смотрю в чашку.

— В моей жизни полный бардак, тетушка. Я все разрушила.

— Чепуха, — бодро отвечает та. — Вы, молодые, не знаете, что такое настоящая беда. Почти все можно исправить, детка, но иногда нужно переступить через гордость и признать свою ошибку. Насколько я знаю, вопрос лишь в том, насколько человек к этому готов…

Я вылавливаю из чая кошачий волосок.

— Я вовсе не боюсь признать, что все испортила, но, наверное, слишком поздно что-то исправлять…

Прихлебывая обжигающий чай, рассказываю тетушке о разрыве с Джеймсом и о том, как лишилась лучшего друга. Когда печальная история подходит к концу, я снова начинаю плакать и вытираю глаза кухонным полотенцем.

— Вот и все, — всхлипываю я, завершив грустный рассказ. — Джеймс не дает мне покоя, у Олли есть стерва Нина, а я осталась одна…

Джуэл гладит кошку. В коридоре тикают старые часы, вдалеке воет сирена. В солнечном луче танцуют пылинки и кошачья шерсть.

— Детка, — наконец говорит тетушка, когда я уже начинаю сомневаться, что она вообще слушала, — чего ты хочешь?

— Прости?..

— Чего ты хочешь?

Я слегка обижена. По-моему, мои пожелания были ясно изложены.

— Я хочу, чтобы Джеймс…

— Нет, Кэти. — Сухая длань Джуэл стискивает мои пальцы. У нее бумажная кожа с ярко-голубыми жилками. Но при этом тетушка на диво сильна, и я морщусь, когда кольцо с бриллиантом впивается мне в руку. — Слушай внимательно. Я хочу знать, чего хочешь ты, именно ты. Не Джеймс, не Олли, не остальные молодые люди, которым ты посвятила свою жизнь. Каковы твои надежды и мечты? Чего ты желаешь больше всего на свете?

Она пристально смотрит на меня.

— Чего ты ждешь от будущего, детка? Что приносит тебе радость? До сих пор ты перечисляла вещи, которые можно сделать, чтобы обрадовать других. А чего ты хочешь для самой себя?

Дар речи отказывает. Честно говоря, я сама не знаю, чего хочу и что способно сделать меня счастливой. В течение четырех лет я притворялась, что люблю устрицы, хотя на самом деле они на вкус как сопли; читала «Таймс», втайне мечтая о «Хит», и превращала дом в храм минимализма в угоду вкусам жениха. Общение с Олли принесло мне нечто вроде подлинного счастья, но… Черт возьми. Джуэл права. Мое счастье определяется мужчинами.

— Твоя жизнь, личное счастье и самореализация полностью зависят от того, удается ли тебе сделать счастливым конкретного мужчину, — продолжает Джуэл с тактичностью слона в посудной лавке. — Ты полностью подчинила им свои желания, вкусы и потребности. Ты настоящая жертва патриархального строя.

В семидесятые Джуэл была воинствующей феминисткой. Она утверждает, что лично научила Жермен всему, что та знает. «Ну и шум она устроила в «Большом брате», детка! Честно говоря, после Гринэм-Коммон она научилась ценить роскошь!»

— Но разве не всегда так бывает, когда ты влюблена? Разве кому-то не приходится отступать на второй план?

— Не до такой степени, чтобы потерять лицо! Вспомни последние несколько лет, детка. Ты хоть раз получила то, чего тебе действительно хотелось? Даже твою собственную свадьбу собирались устроить по усмотрению Джеймса.

Я делаю большой глоток чаю. От слов Джуэл в моем сознании оживают полузабытые страхи, которые растут, приближаются, словно призраки в тумане.

Какой я становлюсь, когда у меня роман? Едва сойдясь с мужчиной, я инстинктивно ставлю его на первое место, а себя — на второе. Я начинаю жертвовать личной жизнью — а вдруг он позвонит и предложит какое-нибудь развлечение, — потому что, если окажусь недоступна на один вечер, он сочтет меня плохой подругой и переключится на других. Найдет подругу повыше и постройнее. Уж точно не рыжую. Я жертвую всем ради его благополучия, в то время как мои собственные друзья и интересы отступают на задний план. В итоге я едва могу вспомнить надежды и мечты, которые когда-то меня увлекали. В конце концов остается лишь отчаянное желание понравиться и сохранить благосклонность мужчины, который был достаточно добр, чтобы бросить мне несколько жалких крох своего внимания. Недостает разве что клетчатого платья, потому что по сути я — домохозяйка эпохи пятидесятых.