Фэй Уэлдон - Сын президента

— Другими словами, невропатическая потребность.

— Правда? Я-то думала, что выбиваюсь в люди, иду в гору, благодаря своим постельным успехам. Если не считать того, что меня отпихивали в сторону эти наглые сучки в крикливых шарфах и твидовых юбках, которые приходили к нему на банкеты в таких коротких платьях, в каких я бы и в гроб не легла; этого я понять не могла. Но затем я получила работу в «Стар», в отделе светской хроники. В благодарность за то, что я продала газете кое-какие сплетни, мне разрешили написать пару кратких сообщений; в результате мне дали целую колонку: то, что для них было сложно — нанизывать слово на слово, — для меня не представляло труда. Оттуда меня перевели на подготовку текстов к набору и, поскольку я была неглупа и прочитала несколько книжек, и у меня была степень по экономике, и мой руководитель писал стихи, я по крайней мере могла разобраться в сообщениях и поместить их в надлежащий контекст. К двадцати трем годам мои дела шли прекрасно. У Эль Вино мне уступали дорогу. И все же в доме, где я жила, меня по-прежнему не приглашали к обеду. Поэтому я выехала оттуда. У меня сердце разрывалось на части оттого, что придется самой платить за квартиру — я питала истинно австралийское отвращение к напрасным тратам. Если бы я могла подцепить кого-нибудь, кто взял бы на себя расходы, я бы не задумалась это сделать. Какое значение имело бы то, если бы мы в результате рассорились? Я бы двинулась дальше и выбросила все из головы — мы же больше не встретимся. Я не понимала, естественно, как мал наш мир, как немного в нем людей, не понимала, что мы двигаемся по отдельным, но перекрещивающимся рельсам, как на детской железной дороге, подаренной Джейсону. В реальной жизни нам никогда не удастся ничего скрыть; мы едем мимо друг друга, наши пути пересекаются; мы машем один другому рукой. И так без конца. Джейсон, конечно, мал для этой игрушки, но Хомер ее обожает. Я иногда думаю, что Хомер ведет себя, как типичный отец из американских комиксов.

Так или иначе, я оказалась наконец в собственной берлоге, полагалась только на себя и сама зарабатывала себе на жизнь. Я думала, Отважный Дэн, Король полупроводников, последует за мной, но нет. Вместо этого он женился на Мелинде. Ее действительно звали Мелинда, и у нее были родители, чтобы это подтвердить — у многих из этих девиц их нет, как я обнаружила, когда работала на светскую хронику, — а обо мне ему напоминали лишь одна-две сломанные пружины в матрасе. Почему бы и нет. Я получала не меньше удовольствия, чем он, к тому же — даровой кров и стол, и я не вышла бы за него, если бы он даже меня попросил. Я его не любила. Почему же ожидать любви от него? Отважный Дэн обанкротился в 1976 году; Мелинда с ним развелась и вышла за титулованную особу. Это позволено. Возможно, она была более искусной шлюхой, чем я. Возможно, она сосредоточивалась на том, что делала, а я нет. А возможно, если видишь широту мира, как я видела даже тогда, это связывает тебе руки и мешает его завоевать.

Так или иначе, в двадцать три года я считала себя безнравственной и неудачливой. Мало того, какая-то частица моей души упорно твердила мне, что, несмотря на все материальные доказательства противного, лишь хорошие поступки приводят к достойным похвалы результатам, а плохие наказываются не только на небе, но и здесь, на земле.

Я сделалась штатным политическим корреспондентом — только такая, с позволения сказать, газета, как «Стар», могла серьезно считать, будто девица вроде меня подходит для этой роли, однако так оно и было. Я работала с матерым газетчиком старой школы; говорили, будто он случайно выдал Че Гевару властям и один, без посторонней помощи, выпустил воздух из мировой революции. Флит-стрит крайне привержена к теории о роли заговоров в истории и придерживается того взгляда, что общественный строй меняют великие люди, а не массы, частные события, а не мощные движения «простых людей». Я делила комнату, а частенько и постель с этим героем — у меня не было другого выбора, поскольку администрация «Стар» не любила тратить лишние деньги; к тому же гостиницы, где собирались газетчики — в основном мужчины, — бывали переполнены, и, если нам доставался хотя бы один номер на двоих, мы считали, что нам повезло. Кроме того, когда спишь вместе, это требует меньше умственных усилий, избавляет от долгих разговоров и не ставит в неловкое положение, как в том случае, когда спишь врозь.

— Любовь? Как я уже вам говорила, я считала, что это случается с другими, но не со мной. Я знала, что такое отказ, унижение, стыд, все эмоции, сопровождающие любовь без взаимности, отвергнутое чувство, но у меня не бывало ни одного положительного симптома, как у прочих женщин — блестящих глаз, потупленного взора, вспыхивающих румянцем щек и вообще, парения в эмпиреях под аккомпанемент вздохов и хихикания, что является характерным для состояния влюбленности.

— Секс? Повторяю, это было достаточно приятно, без сомнения, полезно, и помогало добиться успеха в жизни. Я спала с женатыми людьми, не испытывая смущения и чувства вины, и, поскольку сама не была ревнивой, не понимала, почему другие женщины могут ревновать. Собственнический инстинкт, рассуждала я с высоты своей слепой и бесчувственной юности, старомоден и смешон, если не сказать преступен. Все должны быть свободны. Особенно, я.

— Мне было нечего терять, но я этого не знала. Я полагаю, большинство людей до конца жизни остаются в этом неведении.

Случилось так, что однажды я, как обычно, делила номер в гостинице Эдинбурга со своим коллегой, но на этот раз не делила постель, так как у него была мигрень: мы должны были дать материал относительно предоставления Шотландии автономного управления — очень скучная тема. Зазвонил телефон, звонили из «Стар». Им был нужен Джерри. На следующий день должен был состояться первый рейс «Конкорда», и его просили об этом написать; ходили слухи, что другие авиатранспортные компании вступили в сговор, если и не сорвать полет, то, во всяком случае, свести на нет надежды компании на экономический успех.

«Джерри уехал на север: он где-то в горах, разыскивает военный завод. Я не могу до него добраться», — сказала я. Джерри лежал в затемненной комнате и слушал мое вранье. Он не стонал, не жаловался. После Кореи у него остался осколок в ноге, а на лбу — белый шрам, там, где скользнула вьетнамская пуля; такие мужчины, как он, не стонут. Они лежат и молча ждут. Если бы он хотел воспротивиться, он бы это сделал. Он не сказал ни слова; он дал мне солгать.

— Я хотела попасть в Вашингтон. Я хотела попасть за границу. Я хотела участвовать в первом полете «Конкорда». Джерри сдавал, выдыхался, я, способная и энергичная, шла вверх. Но, по правде говоря, я думаю, он просто не желал иметь со мной дела — я слишком раздражала его. Честолюбие мое казалось ему жалким, ложь — смехотворной. Теперь Мне тоже так кажется. Мне стыдно об этом вспоминать. Теперь я знаю, что ни постель, ни ложь, ни пробивная сила, ни предательство, ни убийство не помогут добиться успеха, под конец важно одно: чувство собственного достоинства.