Фэй Уэлдон - Жизнь и любовь дьяволицы

У Руфи на счете в швейцарском банке лежало 2 563 072 доллара 45 центов, но она предпочитала жить просто и скромно — по крайней мере, пока.

Богатые всегда на виду, бедняков никто не замечает — унылая серая пелена, скрывающая их жизнь, делает их невидимками. Руфи совсем не улыбалось привлекать к себе внимание полиции или финансовых органов, пока не пробил час. И, помимо всего прочего, в Брэдвелл-парке она наверняка не встретила бы знакомых из Райских Кущ, которые, увидев ее, воскликнули бы: «Как! Глазам своим не верю, да ведь это жена Боббо! Вы здесь? Какими судьбами?»

И Брэдвелл-парк и Райские Кущи, где Руфь жила прежде, в своей другой жизни, характеризовались как предместья, но разница между ними была огромная. Населяющие Брэдвелл-парк мужчины и женщины жили где и как придется, в то время как в Райских Кущах они помещали себя внутри аккуратненьких, со всех сторон ограниченных изгородью квадратиков. В Брэдвелл-парке было больше женщин, чем мужчин, меньше гаражей и меньше машин, всего-навсего один бассейн для общественного пользования с таким количеством хлорки в воде, что у купающихся глаза вылезали из орбит. Жители Брэдвелл-парка зарабатывали меньше, чем им хотелось бы, и здешних женщин, как правило, загоняла в угол нужда, а не путаница в собственных мыслях и чувствах — зато они могли утешать себя тем, что не просто с жиру бесятся и сами не знают, чего им надо, а имеют серьезные основания пенять на судьбу.

Руфь некоторое время стояла на улице возле дверей отдела социального обеспечения, пока оттуда не вышла подходящая кандидатура: молоденькая, до двадцати, женщина, беременная, с двумя цепляющимися за нее малышами, толкала перед собой детскую коляску, доверху заполненную пакетами с провизией. Миловидная, с пастозно-бледным лицом и безучастным взглядом. На автобусной остановке она остановилась и стала ждать; когда автобус подошел, Руфь помогла ей войти и погрузить детей, коляску, пакеты — кондуктор при этом стоял, сложа руки, — а затем подсела к ней, и они разговорились.

Звали девушку Вики. Ее Марте три годика, Полу два. Нет, мужа у нее нет и не было.

— Я хочу снять комнату, — сказала Руфь. — Не знаете, к кому бы обратиться?

Вики не знала.

— А у вас уголка не найдется? — спросила Руфь. — Я бы могла за детьми присмотреть, помочь по хозяйству. Ну, и немного деньгами приплачу — там договоримся. Главное, в соцобеспечении ничего не узнают.

Заманчивая перспектива ни за что ни про что получать деньги да еще и помощь в придачу оказалась сильнее небезосновательных опасений Вики, что ее жилище может отпугнуть кого угодно, особенно человека непривычного. И дело было сделано: Руфь поселилась в доме у Вики, в задней комнате, а спать устраивалась на раскладушке, которая в первую же ночь под ней развалилась. Комната эта почти не использовалась, потому что в ней было темно и промозгло, но Руфь несколько оживила ее яркими плакатами и все стены затянула рогожкой, чтобы штукатурка не осыпалась.

— Какая ты счастливая, что у тебя большой рост, — сказала Вики. — Тебе даже стремянка не нужна. Мне вот без стремянки никак, а у меня ее нету. А то я сама бы тут уже все в порядок привела. Правда, рогожка мне тоже не по карману. Да и вообще, с какой это стати я должна тут что-то делать — пусть хозяин сам следит за своим домом!

Вики бросила учебу в шестнадцать, быстро убедилась в том, что на работу ей не устроиться, и села на пособие. Ничего не делать было, по крайней мере, не так скучно, как вкалывать за гроши (ни на что другое она рассчитывать не могла), хотя еще неизвестно, от чего больше устаешь. В детстве Вики страдала астмой, и у нее имелась справка от врача, что легкие у нее слабые, поэтому та работа, на которую нанимались ее ровесницы в Брэдвелл-парке — большие прачечные комбинаты и химчистки, обслуживающие целые городские районы, — по состоянию здоровья была ей противопоказана. Постоянно впитывая водяной пар и испарения химических реактивов, самые молодые и здоровые легкие разрушаются очень быстро, так что Вики крупно повезло вовремя попасть в списки хроников — благодаря этому пособие ей со временем не урезали, как другим девушкам, подталкивая их быстрее соглашаться на любую, даже самую вредную работу. Короче, соглашаться на то, что есть, и не привередничать.

— Nil bastardi carborundum, — сказала Вики и рассмеялась невесело. То есть, не дай ублюдкам себя сожрать. Эту фразочку она подцепила у своего случайного любовника-студента.

В восемнадцать Вики вдруг стало себя ужасно жалко, и она подумала, что целью и смыслом ее жизни должны быть дети, и она принялась планомерно осуществлять задуманное. Когда есть кого любить — это так же важно, как когда есть чем себя занять. Стоило ей родить ребенка, отдел по благосостоянию малообеспеченных слоев населения взял на себя плату за дом, а фонд социальной помощи выделил ей талоны на электроэнергию и продовольствие, и, если бы она как следует взялась за чиновников из «Нет нужде», они как миленькие оплачивали бы ей и счета за газ, и абонементное обслуживание телевизора, и ремонт стиральной машины. Но это тоже работенка не из легких — ходить из отдела в отдел, да еще когда на тебе виснут двое детей, один другого меньше. Так ли, сяк ли, она наскребала детям еды на завтрак, но на ужин уже не хватало — или наоборот. Взамен государство требовало быть преданной ему всей душой — в отличие от любого из брэдвеллских мужей, которые вполне довольствовались телом. К сексу в Брэдвелл-парке относились в основном как к обязательной повинности, а не как к источнику взаимной радости и духовного обновления, и любой намек на интимную близость супругов воспринимался как непристойность — мужчинами и женщинами в равной степени.

Вики изворачивалась и негодовала, она честила на все лады государство и насмехалась над ним, своим кормильцем, точно так же, как иные жены поносят и высмеивают своих мужей, которые их и кормят, и холят, и любят. Второй ребенок Вики, Пол, личиком был вылитый отец — после рождения малыша тот прожил с ними еще полгода, чтобы затем выскочить однажды вечерком из дома купить пачку сигарет и больше не вернуться.

— Ты не переживай, — говорила рыдающей Вики медсестра в клинике по планированию семьи. — Ни под какую машину он не попал, и на летающей тарелке его не увезли. Все нормально, жив-здоров. Через месяц-другой сам найдется — тут же по соседству кто-нибудь его и приголубил, сердешного. Такое сплошь и рядом случается. Идет полное разрушение социальных основ общества, как теперь считают.

— Но он любил меня. Он сам мне говорил!

— Наверное, просто не хотел тебя расстраивать. Малютка Пол, согласись, у тебя не шибко спокойный, а потом, не всякий мужчина будет терпеть чужого ребенка — кстати, как там наша Марта? Золотуха прошла?