Инна Туголукова - Маша и Медведев

— Я не психолог.

— Все мы немножко психологи, когда речь идет о близких нам людях.

— Она уже давно перестала быть мне близким человеком, и я не стану дарить ей пустые надежды!

— Тогда подарите ей жизнь…

Этой ночью приснилось Марусе, будто бежит она куда-то, едва касаясь ногами земли — оттолкнется и летит, парит в воздухе. И так легко, так приятно это свободное счастливое парение! Вдруг, словно из-под земли, прямо перед ней появляется старушка, и Маша, оттолкнув ее, бежит дальше, сожалея о невольной грубости. И надо бы извиниться, но та уже далеко позади. А на душе тревожно и страшно, что не простит старушка обиду. Но разве догнать ей молодую, сильную Машу? Только та уже рядом, смотрит злобно маленькими пустыми глазами. И понимает Маруся, что пощады не будет…

Она проснулась с бьющимся сердцем и села в постели, пытаясь унять противную дрожь. «Это мои беды гонятся за мной по пятам, не отпускают, но сегодня приедет Митя, и все плохое кончится!»

Она так больше и не уснула в эту ночь, лежала, глядя в светлеющее за окном небо, и думала о своей новой прекрасной жизни. А со стены, из чудесного летнего полдня, на нее смотрела счастливая и немного смущенная женщина, и в зыбком свете зарождающегося дня казалось, будто она сочувственно посмеивается над своим наивным доверчивым двойником.

Когда ждешь, время замедляется, растягиваясь до бесконечности. Утро медленно перетекло в день, а день в вечер. Радостное возбуждение сменилось тревогой, а ей на смену пришло горькое разочарование — Митя не приехал и даже не позвонил. Его мобильный был отключен. Что это могло означать? Только одно…

Вечером Маруся улетела в Брюссель.

Карина ушла, и Медведев, присев на краешек кровати, посмотрел в лицо женщине, которая когда-то была так ему дорога, потом долго держала в плену его тело и наконец полностью утратила над ним свою чарующую власть.

Теперь ее глаза были закрыты, а уголки губ скорбно опущены, как у ребенка, который плакал-плакал, да так и уснул, не дождавшись матери.

«Если верить ученым, — думал Митя, — любовь — это простая химическая реакция организма. Кончился процесс, и прости-прощай, любимая. Если, конечно, нет прочной духовной связи. Но Нинель и духовность — две вещи несовместимые».

А как тогда объяснить то, что происходит сейчас? Мог ли он предположить такую реакцию с ее стороны? Нет, конечно. Да и думал ли он о ней, уже неинтересной, ненужной, мешающей новому чувству? Просто использовал и выбросил за ненадобностью.

Тогда чем же он лучше ее? И по какому праву отказывает ей в духовности? Что он вообще о ней знает, о ее чувствах, кроме того, что придумал сам? Он, так много переживший, так жестоко страдавший, когда погибла Катя…

Митя помнил эту страшную пустоту, ужас одиночества, это неодолимое желание уйти от действительности, невыносимую, давящую боль в груди — «ад депрессии». То, что сейчас происходит с Нинелью. А ведь это она помогла ему вернуться к жизни. К нормальной полноценной жизни, где есть место счастью и любви. Реанимировала умершие, казалось, чувства. А теперь пришла ее очередь.

…Познакомились они в стоматологической клинике. Медведев пришел почти за час до назначенного срока — так получилось — и сидел, прикрыв глаза, пользуясь редкой возможностью передохнуть, вынужденной бездеятельностью.

Женщина напротив нервно постукивала длинными ногтями по кожаной обивке дивана, и монотонный царапающий звук раздражал, мешая сосредоточиться на собственных мыслях.

Он поднял глаза и встретил ее васильковый, пленительный взгляд. Раздражение мгновенно пропало.

— Извините, — виновато улыбнулась она. — С детства боюсь зубных врачей. Знаю, что глупо, но поделать с собой ничего не могу.

Ответить он не успел — незнакомку пригласили к врачу. А когда Медведев вновь появился в приемной, Нинель сидела на краешке дивана, комкая платочек.

— Все в порядке? — спросил он.

— Да, только вот ноги как ватные, не идут.

— Я могу подвезти вас до дома…

Он протянул руку, и она вложила в нее свою. Как потом оказалось, надолго.

Но не навсегда. Хотя теперь, перед лицом свалившейся на нее беды, помнилось только хорошее, а плохое отступало, казалось мелким, недостойным внимания. Именно потому, что вернула к жизни, подарила то, что считал навсегда утерянным — способность снова любить и быть счастливым. А как это много, может понять только изгнанный из рая.

Он часто думал, как могла бы сложиться его жизнь с Катей. Все у них тогда только начиналось, и они, как щенки, радовались бытию, оберегаемые со всех сторон, защищенные любовью. И то, что творилось тогда в стране, эта всеобщая эйфория, ожидание грядущих перемен и вера в лучшее будущее, чудесным образом переплелось с их собственным сумасшедшим счастьем. Которое, увы, не длится вечно.

И жили бы они бок о бок год за годом, срастаясь в единый организм или постепенно отдаляясь друг от друга, открывая новые бесценные качества или копя раздражение и обиды, растя вместе детей и внуков или расставшись непримиримыми врагами.

Но Катя погибла, едва появившись в его жизни. Ее место заняла Нинель, и теперь можно не гадать на кофейной гуще, а честно ответить, почему он решился перечеркнуть их достаточно долгие отношения и отчего этот крест так тяжело придавил отвергнутую им женщину.

А если бы их связь была оформлена официально, посмел бы он выставить ее столь же бесцеремонно? Нет, конечно. Но разве бумажка так уж важна? Разве печать определяет истинные отношения между людьми? И почему сама мысль назвать ее женой всегда казалась ему абсурдной? Потому что она и так держалась за него зубами?

Он отказывал ей в духовности, не считая способной на сильные чувства, и думал, что их связывает только постель. Значит, ошибался?

Он никогда не разговаривал с ней по душам, не пускал в воспоминания, не строил совместных планов, в высокомерной уверенности полагая, что ей, такой приземленной, никогда не понять его тонкой душевной организации. Так, может быть, проблема именно в нем? Вот ведь и с Машей он ведет себя, как самонадеянный болван.

«О Господи! Маша! Вот уж воистину болван!»

Медведев машинально полез за мобильным и, вспомнив, что телефона нет, поднялся и направился к двери.

— Митька?

Слабый голос прозвучал как гром небесный, и Медведев, вздрогнув, обернулся.

— Митька… — повторила Нинель, словно не веря своим глазам. — Это ты? Ты пришел…

Слезы снова заструились по ее щекам, и он, вернувшись к кровати, взял ее руку.

— Ну что ты, что ты, успокойся, все хорошо…

— Ты не уйдешь? Не уйдешь?..

Она просительно заглядывала ему в глаза, и Медведеву было мучительно стыдно, словно он ударил собаку, а та в ответ ластится, безмолвно прося пощады.