Ирина Молчанова - Любовь как в сказке (сборник)

Извиниться? Перед Донских?! Да ни за что! «Дурацкий» — это еще самое лестное, что о нем можно сказать.

— Не вижу за собой вины, — твердо произнесла я.

— Тогда ты слепая!

Кажется, игрой под названием «Быть как все» я сыта по горло. Сразу можно было понять, что ни одна, даже начинающая, леди за пару часов в бесправную крестьянку не превратится!

Я поднялась и подошла к двери.

С меня хватит.

— Пойду, выпишу себе очки! — презрительно бросила я. — Только боюсь, что даже через самые толстые линзы я не увижу своей вины перед твоим дружком. Зато его вину передо мной по-прежнему видно невооруженным глазом!

Под молчаливое осуждение ребят я вышла за дверь.

А на улице светила луна. Маленький белый кружок на небе и тишина. Я шла по лесу напролом, лишь бы подальше от этих отвратительных развалин.

Все против меня, даже брат родной. Ужасная игра! Ну чего хорошего целоваться с каждым встречным-поперечным, когда хочется только с одним-единственным?! И вроде бы весело, захватывающе, но это ложь. Развлечение для тех, кто говорит: это просто игра. Не только говорит, но и думает так. А я могу лишь сказать, думаю я по-другому! Мне нужен один — тот самый — моя судьба, и целоваться с десятком всяких недостойных — это позор для леди. И пусть ОНИ шушукаются за спиной, пусть потешаются и пусть завидуют, что никому из них не хватает силы воли быть не как все.

«Толпа, нахлынув, в грязь втоптала то, что в душе ее цвело…» Да-а, вот кого надо слушать — великих поэтов, в особенности господина Тютчева! А выскочек, которым нечем похвастать, кроме виртуозного умения целоваться, слушают только слабые личности, да и не личности вовсе. Те, кто смирился, что нет у них собственного мнения и никогда уже не будет, те, кто вообще не соображает, зачем нужно это самое собственное мнение. Существа с биркой на ушке: «Личный батрак Оксаны». И ведь Оксана не плохая, она такая, какая есть, и не пытается подстраиваться. За одно это ее можно уважать. На месте Оксаны мог быть кто угодно, та же Жанна. А я не хочу… и не буду лицемерно дружить с людьми, которые беспрекословно выполняют чьи-то приказы. Они мне не нужны — это как барахло в квартире, которое проще выкинуть, чем спотыкаться об него постоянно. Но далеко не все так думают, кто-то сохранит барахло в надежде, что однажды оно может пригодиться. Но велик ли шанс, что так будет? Захламлять квартиру сомнительными вещами, захламлять свою жизнь людьми с биркой… зачем?

— Таня! — послышалось сзади.

Меня догнал брат.

— Куда ты ломанулась? Постой!

— Ой, Рома, оставь ты меня! — У меня даже сил говорить не осталось, после той, последней моей речи, про самые толстые линзы.

— Ты чего? Плачешь, что ли?

— Вовсе нет, что за глупость. — Я и правда не плачу, но если он станет меня жалеть — могу!

Рома пошел рядом.

— Ну чего ты к нему прицепилась?

— Отстань! — С Ромой можно разговаривать, как хочешь, он ведь брат.

— Нет, так не пойдет, — остановил он меня. — Таня, я сказал ему, когда мы в лагерь собирались, чтоб он тебя не трогал. И он ведь не трогал!

— Ага, а мяч!

— Это случайность!

Я-то знаю, что случайность, просто сказать больше нечего.

— Рома, ну а что ты предлагаешь? Я должна была с ним целоваться, после того… после того, что он сделал! Да с какой стати?

— С такой стати, что сама притащилась, сама села с нами играть, могла бы сообразить, как может получиться!

— Захотела и притащилась — мое дело! Что ж мне теперь из-за Донских из палаты не выходить?!

— Но не ночью же!

— А ты?

— Не нужно равняться на меня!

Как же меня бесит, когда он начинает защищать своего дружка!

Я ускорила шаг.

Не хочу больше с ним говорить, все равно бесполезно.

— Да и вообще, — Рома дернул меня за руку и остановил, — может, пора забыть тот случай? Он ведь извинился тогда! Нельзя четыре года винить человека в поступке, совершенном по глупости!

— Да ты что! Может, я и могла бы ему когда-нибудь простить, что он избил моего парня, но тот плевок в лицо — никогда!

— Таня, но ведь ты первая плюнула ему в лицо! Или забыла?

— Было за что, вот и плюнула!

— Да блин, сколько можно, тебе было десять, а ему одиннадцать, забудь, ведешь себя как ребенок!

— А я и есть ребенок! Мне четырнадцать.

Рома издал смешок.

— Да уж, ты не позволишь никому об этом забыть!

— Не стану я его прощать! И не проси!

Мы вышли на тропу и медленно побрели к корпусам. Рома больше не просил. Обиделся. Как же все надоело! А мне еще лезть в окно по канату. Но ведь вылазка стоила того? Да! Стоила! Ради поцелуя Вадика можно было и без каната выпрыгнуть из окна. Скорей бы в теплую постельку, так хочется помечтать.

Брат довел меня до окон моей палаты.

— Ну пока, — попрощалась я.

— Пока, — сказал он, но не ушел.

— Так и будешь стоять над душой?!

— Нет.

— Тогда что?

— Да то! Тот самый Костя, из-за которого ты ненавидишь моего лучшего друга, полный придурок! Был им и остался! Вор, двоечник и посмешище! Видела бы ты его! Ни одна девчонка нормальная не хочет с ним встречаться!

— А я хотела!

— Да если бы Сашка его тогда не отметелил, я бы сам это сделал! Меня бы тоже ненавидела, да?

— А ты бы плюнул мне в лицо?

— У-у-у-у, — взвыл Рома, — ты невыносима!

И очень хорошо. Я себе такой нравлюсь. Остальное — бредни недалеких, даже если в их числе мой родной брат.

Я решительно взялась за канат и начала взбираться.

— У тебя есть одна проблема! — бросил мне вслед Рома. — Ты никогда никого не слушаешь!

— Мне все равно, — отзываюсь я и сосредоточенно продолжаю карабкаться.

— Нет, тебе не все равно! Только ты никогда в этом не признаешься! А в книжках твоих нет ответов на все вопросы! Книжка тебе не расскажет, как расчудесный Костя сбрасывал бездомных кошек с крыши, и не расскажет, как Сашка месяц лежал в больнице, после того как отвадил от тебя этого психа, а он дружков позвал с ним разобраться! Ты живешь в сопливо-розовом мирке графов и графинь и дальше своих фантазий не видишь ни фига.

Сейчас, кажется, я сорвусь. И не от злости, а с каната! Руки вспотели и скользят, а Рома… У него пунктик, как и у его друга, оставить последнее слова за собой. Он высказался и ушел, а я тут вишу, как сарделька. Сил нету, не могу больше! До окна осталось совсем немножко. Меня трясет и от страха и от холода — от всего. И от кошек — тоже. Как это сбрасывал кошек? Может, с первого этажа? Так это тогда называется выпускал погулять. Ах, нет, не подходит, Ромка сказал «сбрасывал с крыши». Ну а что, кошек много развелось, одной кошкой больше, одной меньше… нет-нет-НЕТ, я так не думаю! Честное слово, не думаю. Кошки хорошие, пусть у них все будет замечательно. Да и с какой стати я оправдываю этого Костю? Не люблю я его давным-давно! А что, Ромка тоже хорош со своим дружком, они голодных бездомных собак в санки запрягали и дразнили привязанными к палке сосисками. Те еще живодеры! Да, они, конечно, кормили потом этих собак, будки строили… Эх, все-таки это не то же самое, что кошек с крыши сбрасывать, вообще не похоже. Ну и чего теперь? Памятник им, героям, поставить, а Костю линчевать? А что, можно и линчевать, ведь он бросил меня… трус несчастный, как отволтузил его Донских, он точно в воду канул. А говорил: люблю, жить не могу — трепач!