Агнесс Росси - Юбка с разрезом

Я не могла дождаться, когда мне исполнится шестнадцать. Это число мне казалось магическим. Когда мне исполнится шестнадцать, за мной будут заезжать мальчики в спортивных куртках, в машинах с откидным верхом.

Вскоре у многих девочек начала расти грудь, и это было первым признаком того, что я перестала быть царицей бала. Я замечала у них вздутия под футболкой и знала, что мои дела плохи. Мои собственные соски оставались все такими же маленькими, без признаков перемен, как десятицентовая монета. Даже у некоторых ребят они были больше. За то время популярности, когда была девочкой, за которой бегают, я успела стать тщеславной и резкой. «Мечта токаря», — говорили мне теперь, потому что моя грудь была, что называется, «плоская как доска». Был мальчик, я его окрестила «Толстяк-мечта-пирата-отвислая-грудь». Я так назвала его на автобусной остановке, в пятом классе, и кличка прилипла к нему. А теперь он отплатил мне более оригинально, даже сказала бы, изящно: «Две росинки на гладильной доске». В восьмом классе наша учительница затеяла с нами игру в слова: она давала описание, а мы должны были угадать слово. Соревновались между собой два класса. Она говорит: «Плоская с трех сторон…». Тут он вскочил и сказал: «Рита».

Представьте, что размер растущего пениса у мальчика становится немедленно известен всем. Они показывают их друг другу, запершись в комнате, косятся на соседей по писсуару, это мне известно. Но предположим, каждая девочка в школе знает, что у такого-то маленький пенис и сопровождает это шутовскими кличками и смешными каламбурами: «Маленькая штучка», «Мечта обезьяны». Тогда они превращаются в толпу убийц.

Ну-у-у, юность. Кожа испортилась, черты лица изменились. Оказалось, что у меня отцовский нос, глубоко посаженные глаза, скошенный подбородок. Я уже не была красавицей. Знаю, знаю, что если я и не совсем Квазимодо, то где-то близко. Жизнь меня уже не радовала, как радовала раньше. Был потерян авторитет, источник силы и власти. Мальчики могли пригласить меня с собой, а могли и забыть. Один студент, хорошо настроенный ко мне, по крайней мере не безразлично, признался, что у него было достаточно злопамятных и взбалмошных красоток, и он рад, что теперь рядом такая девушка, как я. Как-то вечером мы смотрели по телевизору повторение шоу Эда Силливана. Показывали «Битлз». Мой приятель посмотрел на Ринго Стара, с огромным носом, тупого, бившего в барабан, и сказал: «Эй, Рита, он похож на тебя!»

Не только мальчики, но и девочки стали ко мне безразличны. Они не смотрели на меня с обожанием, как раньше, не соперничали из-за дружбы со мной. Мое высокомерие больше не казалось привлекательным. По-настоящему красив тот, кто красиво поступает. А красивые девочки словно тираны. Могут вести себя, как захотят, но люди все равно стремятся дружить с ними. А заносчивое поведение и некрасивое лицо делают девочку совсем непопулярной.

Так какая же мораль следует из этой истории? Оставайся красивой, и тебе ничего не будет страшно в жизни? Нет, нет и нет! Нужно вернуться к тому детскому сну о джунглях, когда надеяться можно было только на себя, а помощи ждать неоткуда. К девочке-китаянке, которая не станет сумасшедшей, даже имея такого сумасшедшего отца. К Мерисол, которая говорит: «Рита, ты учишь меня плавать, так я уже плавать научилась». Все беды с красоты только начинаются.

Я никогда не называла клиентам своего настоящего имени, называлась Дарлин — именем, которое придумала на танцах. Белые парни никогда не слышали имени Луз. Когда я говорила «Луз», они смеялись: по-английски это похоже на «свободная», ха-ха-ха, очень смешно!

Иногда мне хотелось, чтобы меня посадили. Когда начинались неприятности, я думала: если бы меня посадили, все разом и кончилось. Здесь неплохо, поверьте мне. Окружная тюрьма в Пассиаке, ну ладно, это отдельный разговор. Но здесь не так плохо.

Меня вырастила бабушка. Я жила у нее с рождения. Я сильно ее люблю до сих пор. Не держу зла, но от нее пришлось уйти. Вот так: не ее вина, и не моя вина. Она была слишком строгой, не давала мне делать ничего, что я хотела. У меня есть сестра, на три года старше. Идалия красивая и спокойная, хорошо учится в колледже. Ну, а я — я плохая с самого рождения. Если спросить бабушку, она так и скажет.

У нас с Идалией разные отцы. Моя мать была замужем за отцом Идалии. Он водил автобус, но с деньгами было туго, и мать сбежала с моим отцом, торговцем наркотиками, мистером Сликом. Последнее, что я о нем слышала: он заболел и какая-то леди ухаживала за ним в Нью-Йорке. Отец у меня маленький и тощий. Бабушка, глядя на меня, говорит, что я на него очень похожа.

Мать. В то время она немножко загуляла. Она очень сильно обидела бабушку. Бабушка решила, что мы с Идалией не должны быть похожи на мать. Даже не помню, чтобы она называла имя матери. Говорила, что у нее нет дочери, только внучки. Мне хотелось подкрашивать глаза, носить высокие каблуки, а бабушка не разрешала. Дома у нас было очень тихо, скучно. У нее везде были картинки с Иисусом и Марией. Она любит Марию, как будто это ее дочка. Эти картинки кажутся днем грустными, а ночью от них страшно. Бабушка таскала меня с собой в церковь и так сильно сжимала мне руку, чтобы я не вырывалась, что рука немела.

Может показаться, что я всегда была несчастная. Окружающие ко мне относились плохо. Да если бы кто-нибудь и сказал, как надо себя вести и что делать, я бы назло сделала наоборот.

Первый раз я переспала в двенадцать лет. Этот мальчик, Вильфредо, жил внизу. Он был красивый. Правда. Семнадцать лет, черные волосы, с кольцом в ухе, зубы белые-белые. Он сначала вообще не хотел иметь со мной дела, потому что я маленькая. Говорил, чтобы я отстала от него, обращался как с ребенком. А я все равно около него крутилась, и очень скоро он начал приставать. Бабушка засекла нас на крыше, избила меня, а матери Вильфреда сказала, что позвонит в полицию, если он попробует ко мне подойти. Тут же Вил уходит в армию. Когда он приехал в отпуск, разговаривал со мной, как с паршивой девчонкой.

Трахаться с парнями — это кое-что. Мне нравилось. У них в машине. У них дома, когда матерей не было. Мне тогда это было интересно, по крайней мере в сравнении с той ерундой, которой занималась Идалия: она трепалась с подружками по телефону, ходила в город рассматривать одежду в магазинах или танцевала в комнате с закрытой дверью. Меня все это не трогало. Некоторые из ребят, с которыми я ходила, трепались за моей спиной. Эти сукины сыны обзывали меня, говорили, что я могу с кем угодно — пожалуйста. Девчонки трахались со своими приятелями и их братьями каждую ночь, а меня поливали говном. Идалия приходила домой и обзывала меня дешевкой, говорила, неужели я довольна, что про меня идет такая слава. «Почему ты стала такой гадкой? Что с тобой случилось?»