Сьюзан Ховач - Грехи отцов. Том 1

— Сначала я не мог поверить, что меня отвергли. Потом почувствовал себя больно задетым, но, наконец, я понял, что единственная вещь, которую следует сделать, это стать беззаботным и на все говорить в ответ «ну и что?». Иногда я думаю, что именно с тех пор я стал беззаботным и постоянно говорил «ну и что?».

— Боже, как я сочувствую тебе.

— Затем в мою жизнь вошел Пол, и все изменилось. Ты знаешь, Пол был образован… ты знаешь, он был американский аристократ, проходивший практику в еврейском банкирском доме. Он соединил оба мира. Он и мой отец были так близки, как Сэм и Нейл сейчас. Я не могу вспомнить это время, я был ребенком, а дети не допускались на торжественные приемы, когда родители приглашали Ван Зейлов к обеду. Но Пол, должно быть, заметил меня и пригласил в Бар-Харбор, когда мне исполнилось семнадцать.

— Я был очень робким. Я восхищался Полом, он внушал мне благоговейный трепет. К тому же я боялся трех благовоспитанных мальчиков, которых он пригласил в свой летний дом, а еще боялся Бар-Харбора, убежища самых родовитых американских аристократов, которые считали, что Ньюпорт потерял свое былое положение, и верили, что все излюбленные места отдыха богатых евреев на побережье Нью-Джерси находились далеко за чертой оседлости.

— И вот Пол вытащил всех нас из наших оболочек, и я понял с удивлением, что другие ребята были такими же робкими, как и я. Обычно он заставлял нас обсуждать после обеда заданные им темы, и первой выбрал тему о том, что значит быть американцем. Разумеется, для каждого из нас это должно было означать нечто свое. Я должен был объяснить, на что похожа жизнь еврейского мальчика с Пятой авеню, Кевин — что означает быть выходцем из ирландско-американской семьи, серьезно втянутой в политику, Сэм должен был рассказать нам, каково живется немецкому эмигранту, а Нейл — что означает быть удаленным от общества жителем среднего запада из предместья Цинциннати. Пол заставил нас узнать друг друга, и как только барьеры упали, мы увидели, насколько мы похожи, четверо сообразительных честолюбивых мальчиков.

Я делаю акцент на жизни в Бар-Харборе, так как хочу, чтобы ты поняла, каким это было поворотным пунктом в моей жизни, я хочу, чтобы ты поняла, чем я обязан Полу и почему, когда пришло время, я разрешил ему оказывать на меня влияние. Пол делал для меня все, что отказывались делать преподаватели из Гротона: он ввел меня в этот другой мир и преподнес его мне на блюде с золотой каемкой; как протеже Пола Ван Зейла я обнаружил, что для меня открыты все двери. Но Пол сделал даже больше. Он обращался со мной точно так же, как с другими, а другие, глядя на него, обращались со мной как с равным. У этого окружения не было предубеждений, что придало мне уверенность в своих силах, чего мне так сильно не хватало.

В этом была положительная сторона моего пребывания в Бар-Харборе. Но была также и отрицательная сторона. Является спорным, как далеко такой циничный светский человек, как Пол Ван Зейл, мог зайти в руководстве компанией подростков, особенно таких неустойчивых и растерянных, как мы, — а я чувствовал себя в то время растерянным, потому что именно тогда я понял, что не хочу быть банкиром.

Конечно, отцу я не осмелился бы рассказать об этом. Он был тираном, и мы ужасно боялись его. Подобно твоему отцу, он был поглощен работой, поэтому, к нашему облегчению, мы не слишком много видели его. Правда, он был снисходителен к моим сестрам, по к моему брату и ко мне… Ты знаешь, когда-то у меня был старший брат? Он не отвечал требованиям отца, будучи внебрачным сыном, и отец постоянно бил его, пока как-то раз он не убежал из дому и никогда больше не возвращался. Он погиб в автомобильной катастрофе в Техасе в 1924 году. Только Господь знает, чем он там занимался, и никто никогда не решится об этом узнать. Отец сказал, что его имя не должно никогда упоминаться, а я, разумеется, стал старшим сыном и наследником…

На второе лето, которое я провел в Бар-Харборе, я, наконец, собрался с силами попросить у Пола совета. Но когда я признался, что не могу осмелиться сказать отцу, что не хочу быть банкиром, Пол сказал откровенно: «Если ты на самом деле ненавидишь эту идею, ты должен сказать ему об этом».

Я не мог удержаться от вопроса, так ли уж проста ситуация, но Пол сказал мне вполне определенно, что мне нужно поладить с отцом. Он спросил: «Ты честолюбив, правда?» и я ответил: «Да». Тогда он сказал: «Не хочешь ли ты провести ночь перед сорокалетием, думая о том, как успешно ты удвоил состояние отца?» и я сказал: «Да, хочу, но разве не должно быть в жизни еще что-то, кроме успеха?»

Он просто рассмеялся, похлопал меня по плечу, словно я невинное дитя, и проникновенно сказал: «Ради Бога, иди в банк, или ты проведешь остаток жизни, сожалея о потерянных возможностях! — и добавил: — Ты пока еще в романтическом возрасте, но когда станешь старше, то увидишь более ясно, что идеалы есть не что иное, как камень на шее человека. Моралисты могут осуждать житейский успех, но правда заключается в том, что люди так тщеславны и так мелочны, что считают успех единственным, за чем стоит гнаться. Если ты хочешь преуспеть в жизни, Джейк, ты не должен напрасно тратить время, стараясь разобраться в том, как должна быть устроена жизнь, ты должен сосредоточиться на изучении того, как управляться с жизнью, с такой, как она есть на самом деле».

Итак, я поступил работать в банк и удвоил состояние отца, но в ночь перед сорокалетием у меня не было тех счастливых самодовольных мыслей. Я пригласил жену пообедать и пытался сделать вид, что хочу ей сказать что-то, а затем, когда, наконец, избавился от нее, пошел к женщине, которую содержал, — нет, не здесь, это закончилось на Вест-Сайде — и напился, а когда проснулся на следующее утро с похмелья, все, о чем я мог думать, — это размышлять над тем, что произошло бы, если бы я не спасовал перед моим отцом, а также что произошло бы, если бы я не послушался Пола Ван Зейла.

Моя тайная мечта не имела ничего общего с тем, как зарабатывать деньги с большим размахом, и, по правде говоря, с романтическим представлением о служении людям. Мне хотелось заниматься несколькими вещами: я хотел быть владельцем гостиницы, разумеется, большой! Пятизвездной и указанной во всех лучших справочниках! Я хотел быть владельцем гостиницы в Баварии. Но мне не довелось. Боже, этот зверь Гитлер! Я не могу описать, что я почувствовал, когда вернулся в Германию в 1945 году и увидел, куда нацисты завели страну…

Я был одним из переводчиков, когда начались допросы военных преступников. Я бы не перенес этого, но когда делал пересадку, уже на обратном пути, я оказался в Мюнхене, как раз в то самое время, когда союзники вели работы по разборке Дахау. Зрелище, которое я увидел, об этом нельзя даже говорить, но говорить надо, потому что этого не следует забывать… В конце концов я собрался уехать домой, бежать от всех этих руин — да, это были руины, вида которых я не мог вынести, руины и солдаты, расхаживающие с важным видом и жующие жвачку, — все это такой кошмар, как будто у тебя на глазах произошло коллективное надругательство над Германией, и все — нацисты, союзники и все остальные, — принесли ей только опустошение, только разрушали и зверствовали. А Германия была изумительна, прекрасна. Я никогда не забуду, как перед войной я очень хотел там жить.