Вера Ветковская - Танец семи покрывал

Стася слушала его со все возрастающим изумлением.

— В одной из комнат непременно должен быть инструмент, ведь я играю… В саду яблони, розы, кусты смородины… Что ты так смотришь, Стася? Я ужасный фантазер?..

— Нет, — проронила Стася. — Просто ты один к одному описал дом, в котором я живу.

Осенью до начала листопада Стефан перебирался к сестре на второй этаж, в ее мастерскую. А в погожие дни на веранде, увитой диким виноградом, за переносным легким столиком сочинял очередную повесть, в чем Стася ему активно помогала своими советами.

На этот раз он писал мистическое произведение с легко прочитывающейся нравоучительной идеей.

Сюжет, до деталей оговоренный с сестрой, вкратце был таким.

…В однокомнатной квартире доживал свой век парализованный мужчина, Иван. Он до своей болезни вел хаотический, легкомысленный образ жизни. Когда-то у него были жена и сын, он их бросил. Жена работала на швейной фабрике, и ребенок часами сидел один в кроватке — время от времени соседка забегала взглянуть на него. Бывшая жена часто просила Ивана посидеть с сыном, пока она работает, но Ивану скучно было сидеть с ребенком. И вот однажды в доме, где жили жена и сын Ивана, случился пожар, и мальчик задохнулся от дыма.

Прошло немного времени, и на Ивана навалилась болезнь, приковавшая его к постели. Он стал беспомощным, как дитя. К нему приставили медсестру из Красного Креста, которая как-то, уходя, забыла выключить телевизор, что она обязана была сделать, покидая больного на ночь. В эту ночь разразилась гроза, в телевизор ударила молния, начался пожар…

Когда Иван очнулся — это произошло после его физической смерти, — он вдруг увидел в старинном трюмо, доставшемся ему по наследству от бабушки, отражение незнакомой комнаты. В ней жили женщина и ребенок. Иван изо дня в день смотрел на них, не узнавая ни женщины, ни мальчика.

Мать все время куда-то уходила, мальчик рос на глазах Ивана, который незаметно привязывался к нему, хотя не мог ни заговорить, ни переступить через раму трюмо и войти к нему. А в его собственной квартире поселилась семья, которая жила как бы сквозь него, Ивана, не видя ни его, ни отраженной в зеркале комнаты. Прошло немного времени, и у Ивана появилось какое-то чувство опасности, будто в комнате, отражающейся в зеркале, сгущались сумерки невиданной беды. Ему хотелось предостеречь женщину, ребенка, но он не мог этого сделать. И вот однажды ночью началась гроза, и женщина, которую Иван видел все время как-то то боком, то спиной, вдруг подошла к зеркалу и посмотрела прямо Ивану в лицо. Тут он все понял. Эта женщина — его бывшая жена, а ребенок — их сын… Женщина медленно погрозила ему пальцем, повернулась и ушла, а в телевизор, стоявший в отражающейся комнате, ударила молния, и там начался пожар.

Иван беспомощно топтался перед зеркалом, невыносимо страдая за малыша, вставшего в кроватке. Иван кричал, но его никто не слышал. И вдруг он понял, что его, как живое существо, может услышать огонь. И он выманивал пламя из отраженной комнаты в свою, на себя. Загорелась старинная рама, зеркало треснуло, и последнее, что видел Иван, — мальчик и его мать спокойно читали в своей комнате, в которой было чисто и светло, какую-то книгу…

Все это Стефан придумал в августе, а в сентябре, когда между упругими золотыми яблоками стала проливаться золотистая листва, уселся писать сцену за сценой. Здесь требовалось очень точное, психологически выверенное слово, оперенное высокой поэзией, и Стеф боялся одного — чтобы вдохновение не унесло его на своей волне в философские красоты и размышлизмы, такое с ним уже случалось, и редактор издательства, в котором вышли две его книги, вымарывала у него целые главы.

— Смотри, не впади в сентиментальность, — предупредила его Стася.

— Сам знаю, — буркнул Стефан.

Он часами сидел на веранде, исписывая лист за листом своим бисерным почерком отличника, каковым он и был в действительности, почитывая для художественного аппетита то Кафку, то Бодлера, стараясь перенять от них прозрачность ультрамарина, разлитую в осеннем воздухе. А Стася в своей спальне-светелке, в мешковине с бретельками, служившей ей сарафаном, перепечатывала рукопись Стефа на машинке, время от времени выходя на веранду и подсаживаясь к осени вплотную.

Брат и сестра чувствовали себя совершенно счастливыми, настолько счастливыми, что забывали поесть в течение дня и, вспомнив об этом вечером, накрывали на веранде столик.

Николай Витольдович уехал в Бостон читать лекции тамошним студентам, и никто не мешал Стефу и Стасе вести рассеянный образ жизни: вставать когда вздумается, ложиться когда захочется.

Что касается Марианны, она никогда никому не мешала, однако заметила, что Стася в последнее время слишком много времени просиживает на веранде, с мечтательным выражением лица следя за плавным полетом листвы.

В разгар сентября, примерно на сороковой выбеленной странице Стефанова повествования, в особняке появился Чон.

Стеф и Стася, сидя на веранде, слышали, как залаяла Терра, бегавшая по саду, затем ее лай сделался менее сварливым, словно кто-то с ней за заборчиком, отделяющим сад от главного входа, вел переговоры; вскоре послышался голос Марианны. Терра снова замелькала среди кустарников, а через какое-то время со стороны главного входа послышался стук молотка.

Брат и сестра переглянулись — и спустились вниз.

Чон, вооружившись инструментами, которые ему бодро вынесла из сарая Марианна, подправлял прогнившее Террино крыльцо, прилаживая новые доски, орудуя поочередно то рубанком, то молотком, то пилой, то топориком, — да так ловко, сноровисто, что Стася подивилась.

Она была удивлена его появлением больше, чем обрадована.

Ведь расстались они после той встречи без всякого намека на будущую: Чон в гости не стал напрашиваться, и даже проводить Стасю предоставил Роде, и ее не пригласил к себе, хотя бы просто из вежливости. И Стася почувствовала себя оскорбленной, решив выбросить из головы этого странного человека, так вначале к ней расположившегося, а потом изобразившего полное к ней равнодушие.

Он явился в ее дом, как будто ничего не зная о запрете ее строгого отца, а может, Родя и в самом деле ничего Чону об этом не говорил. Или же он решил не принимать этот запрет на свой счет.

— Нет, я не просил у Родиона твой адрес! — в ответ на ее вопрос сказал Чон.

— Как же ты нашел меня? — недоумевала Стася.

— Ты сама сказала, что, когда облетают листья, из окошка твоей мастерской виднеется затылок бюста вождя в исполнении Вучетича. Я и сориентировался по затылку…

Стася беспомощно оглянулась на Марианну, всегда выполнявшую роль добросовестного стража, но нянька, растаявшая при виде работающего мужчины, наконец-то починившего что-то в их доме, где никто ничего не ремонтировал и все держалось на честном слове, умиленно поглядывала на Чона.