Кэтрин Куксон - Нарушенная клятва

— Я хочу домой.

— Успокойся, пожалуйста. Если ты так стремишься уехать, мы постараемся отправить тебя домой.

— Но только с тобой. — Кэти вскинула голову. — Ты же тоже хочешь домой, правда?

— Да… я хочу уехать. Самое большое мое желание сейчас — сесть на корабль и отправиться домой. Но, Кэти, у меня есть муж. Несмотря ни на что, ему здесь нравится. Я его жена, а потому, куда он, туда и я.

Приласкав Кэти, Тилли направилась в спальню к человеку, который привязывал ее к этой варварской стране.

Прошел месяц. От набега индейцев не осталось и следа. На месте сгоревшего дома поднялся новый, но Луиза не торопилась вселяться в него. Ночевала она на тюфяке в гостиной Тилли, а остальное время проводила с Дугом и Маком, обсуждая планы на будущее.

Два дня подряд она ездила в Хьюстон по поводу завещания отца.

— Не удивлюсь, если он оставил все какому-нибудь десятиюродному племяннику лишь бы насолить мне. — Однако Луиза ошиблась в своих предположениях. — Я купила себе платье и жакет, — сообщила она вернувшись. — Я теперь очень богатая женщина.

Свалившееся на Луизу богатство ни малейшим образом не отразилось на ее характере. Новым было только то, что всюду, куда бы она не ехала с Маком или Дугом, к ним присоединялся Третий, которому чудом удалось спастись от резни. Все считали, что его взяли в плен команчи. Но через неделю он вернулся на ранчо жив и здоров, и рассказал, что с ним приключилось. В тот памятный вечер он взял из загона лошадь, чтобы прокатиться на ней, как проделывал до этого не один раз. Мак и Род Тайлер знали о его ночных прогулках, но помалкивали. В ту ночь страсть к лошадям и спасла ему жизнь. Не успел он вернуть лошадь в загон, как показался передовой отряд команчей. Они собрали всех животных и погнали в прерию пополнить свои и без того многочисленные табуны. Третий пустился в бега…

Шли упорные разговоры о серьезных мерах, которые предполагалось принять в отношении команчей. В штабах готовились приказы, составлялись планы массовой кампании. Но Тилли мало интересовали как слухи, так и работы, полным ходом шедшие на ранчо. Ее единственной заботой оставался Мэтью, состояние которого не улучшалось.

На предыдущей неделе к ним дважды наведывался врач, которого беспокоила рука пациента. Он приезжал и накануне.

— Боюсь, что положение очень серьезное, — сказал он, отзывая Тилли в сторону. — Началось общее заражение крови. Я ничем не могу помочь, остается только молиться.

Тилли подумала, что это, видимо, была его излюбленная фраза. И она с симпатией вспомнила доктора из форта, который не стал бы уповать на Бога, а попытался бы что-то сделать.

— А нет ли какого-нибудь лекарства? — поинтересовалась она.

— Я использовал все возможные средства, — ответил доктор. — Но у него сильный организм, будем надеяться и… молиться.

Был час ночи, слабо светила лампа с прикрученным в ней фитилем. Почти три часа провела Тилли на стуле у постели Мэтью и, вероятно, задремала, потому что вздрогнула, когда он коснулся ее руки.

— Что, дорогой, хочешь пить?

— Нет, ничего… хочу поговорить с тобой.

— Тебе лучше лежать спокойно и не волноваться.

— Я отдыхал слишком долго. Сколько я лежу здесь, несколько лет?

— Еще нет и месяца. — Она заставила себя улыбнуться.

— Каждый час показался мне годом. Подкрути повыше фитиль, чтобы я мог видеть твое лицо.

Тилли прибавила фитиль и повернула к мужу лицо. Она взяла его за руку, и в этот момент его слова, как ножом, рассекли ей грудь.

— Жить мне осталось недолго.

— Пожалуйста, Мэтью, прошу тебя, — закрывая глаза, взмолилась Тилли. — Не надо так говорить.

— Посмотри на меня.

Она открыла глаза.

— Мы должны смотреть правде в лицо и смириться с неизбежностью. Я знаю, что больше ничего сделать нельзя. Возможно, это наш последний разговор.

— Ах? Мэтью, Мэтью…

— Прошу тебя, милая моя, не надо плакать… Просто выслушай меня. Не буду тратить слова, чтобы снова сказать, как люблю тебя. Люблю с тех пор, как увидел. Я так много твердил тебе об этом, что наверное, утомил тебя своими признаниями. И тем не менее — это правда. Правда без преувеличения. Ведь я стал одержим своей любовью. Она начала превращаться в болезненную манию. Я с ревностью следил за каждым твоим взглядом, отданным кому-нибудь другому, даже ребенку. Да. — Голова Мэтью заметалась по подушке. — Каждый такой взгляд я воспринимал как удар сюда. — Он скосил взгляд на свою грудь. — Я знаю, что это плохо, но у меня в голове появились черные мысли. Если бы ты сказала, что оставляешь меня, я бы убил сначала тебя, потом себя. Это правда. А если бы ты ушла к другому, я убил бы и его.

Грудь Мэтью высоко вздымалась.

— Мэтью, пожалуйста, не говори больше ничего, ты утомляешь себя, — сжимая его руку, попросила Тилли, видя, с каким трудом дается ему каждое слово.

— Нет-нет! Тилли, дорогая, я не чувствую усталости, как это не странно. Наоборот, ко мне пришла душевная легкость и умиротворение, которых я не знал раньше. Всю жизнь мне не давала покоя страсть! Страсть к тебе. Я уже сказал, что она превратилась в настоящую манию, навязчивую идею. И, несмотря на внутренний покой, мания эта не отпускает меня и сейчас. — Теперь Мэтью стиснул ее руку с необычной для больного силой, а в его глубоко запавших глазах вспыхнул было огонь. — Я хочу, чтобы ты дала мне обещание, Тилли.

Тилли поперхнулась и не сразу смогла ответить ему.

— Да, дорогой, проси о чем хочешь. Но, поверь мне, ты поправишься.

Мэтью встряхнул ее руку, выражая свое раздражение.

— Поклянись, что не нарушишь обещание, — изменившимся голосом произнес он.

— Да, дорогой, я все исполню.

— Тогда поклянись, что никогда больше не выйдешь замуж.

— О, Мэтью! — Глаза ее расширились, на лице отразилась жалость.

— Обещай. Я хочу услышать это от тебя.

В этот момент в ее ушах зазвучал бабушкин голос: «Эх, Пегги Ричардсон, бедняжка Пегги Ричардсон! Она пообещала умирающей матери, что не выйдет за Билли Конвея. И посмотри, во что она превратилась: вся высохла, сморщилась, на всех бросается. Умирающие за многое в ответе». И теперь Мэтью, которого она любила всем сердцем, просил ее не выходить больше замуж. Но разве кто-нибудь еще ей нужен? Никто! Никогда! Тилли крепко прижала руку мужа к своей груди.

— Обещаю, обещаю.

— Скажи: «Мэтью, я никогда не выйду замуж. Никто не займет твое место».

— Мэтью, дорогой! Обещаю никогда больше не выходить замуж. Никогда другой мужчина не займет твое место. — Слова давались ей с трудом, вырываясь из сердца.

Тело Мэтью набрякло и вдавилось в постель. Он закрыл глаза, и рука его перестала сжимать ее пальцы. Неожиданно Тилли осознала, что ее постигло настоящее горе. Горе более тяжелое, чем то что она испытала во время первого набега или, когда она считала детей погибшими. Тилли даже согнулась и погрузилась в немое оцепенение, глядя на Мэтью. Если он умрет, а он умрет, она давно это чувствовала, то почему бы ей не уйти вместе с ним?