Томас Уайсман - Царь Голливуда

— Но если у нас все так хорошо, папа, то почему мы живем в трущобе?

— Разве мы живем в трущобе? — возразил Оскар. — Мы живем в сравнительно недорогом здании старой постройки, и я уже говорил тебе, по какой причине мы не живем в более дорогом доме, в таком, например, как мы занимали с твоей матерью в Вене, где мы жили на первом этаже в привилегированном районе, так вот, я напомню тебе, что причина, по которой мы живем так, как мы живем, заключается в том, что в моей области бизнеса ты не можешь себе позволить держать много денег наличными, они все должны быть помещены в ценные бумаги, я бы назвал это текучим капиталом, ты понял? Не годится вкладывать такой капитал в дома или мебель. Текучий капитал должен быть всегда под рукой, потому что никогда не знаешь, что тебя поджидает, возможно, завтра представится некий счастливый случай, и вот тогда текучий капитал тебе здорово пригодится. Всегда помни это, Александр, деньги должны работать. Америка это страна, где человек может приумножить свой капитал; достаточно просто иметь хорошие нервы, чтобы схватить удобный случай, и терпение, чтобы такого случая дождаться. Нервы и терпение. Вот два качества, Александр, которые делают успех. Но прежде всего ты должен иметь капитал, без капитала ты ничего не достигнешь. Банки, и только банки управляют этой страной. Не президент. Президент сам, случись что, идет к Пьерпонту Моргану.

— Папа, но хорошо ли это?

— Я скажу тебе кое-что, Александр, слушай. Здесь, в этой стране, масса того, что неправильно, но все же я доволен, что ты родился в Америке, хотя в Вене мы и жили лучше. Потому что, запомни, что я скажу тебе, в Америке нет ничего невозможного. Америка — страна равных возможностей, она как большой застенчивый юноша с лицом, усеянным прыщиками, — для него все еще возможно, добро так же, как и зло, в зависимости от того, что он выберет. Здесь много нечестных, конечно, но это признак того, что благоприятные возможности существуют для всех, даже для мошенников.

Эта лекция была прервана официантом, подошедшим с кушаньем, называемым кэнвес-бак. На большом серебряном блюде напротив каждого нырка устроены птичьи гнезда. Официант продемонстрировал кушанье всем членам семьи и, дождавшись их одобрения, ответил им любезной улыбкой и установил блюдо на сервировочный столик, расположенный рядом, затем принялся разделывать дичь. Быстрыми, ловкими движениями, придерживая тушку дичи длинной двузубой вилкой, он с предельным вниманием прицелился ножом и сделал один ловкий надрез, затем перевернул птицу, и хребет ее остался между зубцами разделочной вилки. Пока он проделывал все это и с другими тушками, Оскар комментировал:

— Только так положено разделывать нырка. Неслыханно, чтобы кэнвес-бак подавался ломтиками. Разделывают, но только не на ломтики. Запомни, Александр. Это все необходимо тебе знать. Знание имеет большое значение: знать больше, чем знает кто-то другой — пусть даже это всего лишь знание способа разделки дичи, — вот что может в какой-то момент дать тебе преимущество.

Вскоре после этой экскурсии Оскар вновь исчез, и для Алекса жизнь вернулась в привычное русло. Школа. Наблюдения из окна. Визиты в разные галантерейные и чулочно-трикотажные магазинчики, помощь матери в доставке продуктов из бакалеи. Дома, помогая с мытьем посуды после еды и за любым другим занятием, он все время прислушивался, не раздадутся ли на лестнице звуки отцовских шагов, которые могут означать что угодно — вернется ли он разбогатевшим, как всегда обещал, или бедным и снова все потерявшим. Благоприятные возможности, о которых так любил говорить Оскар, и вещи, и люди, увиденные ребенком на Пятой авеню и в "Голливудском доме", даже долго вспоминаемый вкус кушанья с названьем кэнвес-бак — все это сделало Алекса беспокойным, нетерпеливым, размышляющим о том, что он должен делать, чтобы продвинуться в этой жизни. И еще, пока его разум воспалялся всем виденным, он все еще не отважился выйти из дому по собственному усмотрению, ему не было разрешено ходить в кинотеатры, где демонстрировались фильмы, но он продолжал создавать свои собственные сюжеты в воображении, и все эти сюжеты отличались экстравагантностью, навеваемой на него смутно-неопределенными устремлениями к другой жизни, от которых кружилась голова. Он чувствовал, что он особенный, его отец часто говорил ему, что мальчик Сондорпф не такой, как другие мальчишки, те, что гоняют по улицам. Когда он попытался выразить своей матери все эти неопределенные переживания и устремления и спросил у нее, скоро ли они разбогатеют, она улыбнулась и сказала, что мечтать, конечно, хорошо, но тем временем ты просто живешь, как и весь остальной мир, и надо благодарить судьбу, что для этого у тебя есть здоровье, достаточно еды и крыша над головой.

Он ушел. Сбегая вниз по лестнице, Алекс чувствовал себя весьма отважно. До этого он никогда не уходил, не предупредив матери о том, куда идет, и обычно он выходил из дому с определенной целью: купить что-то в магазине, принести что-нибудь, но даже и в этих случаях он должен был идти прямо по курсу, не задерживаясь на улице. Теперь же он вышел без всякой цели. На ступеньках сидели дети, но они давно привыкли не обращать на Алекса внимания, они знали о нем только одно — воображала Сондорпф никогда не играет с ними.

— Эй! — окликнул их Алекс, сбегая с лестницы, но прозвучало это не очень уверенно.

Они будто не слышали его. Ну и ладно, он и так не собирается ни с кем из них иметь дела. Сутулясь, хотя отец всегда запрещал ему сутулиться, засунув руки в карманы, что тоже было запрещено, издавая шумное гудение и жужжание и даже нечто вроде свиста, он выкатился на улицу. Это был жаркий весенний день. Алекс свернул за угол и направился под эстакаду надземки, где было прохладно и сумрачно: стальная конструкция, нависшая над головой, отбрасывала на землю путаные и резкие узоры теней, а когда прошел поезд, земля под ногами задрожала и затряслась. Поезд уволок за собой тень, и солнце вновь ударило в глаза Алексу, заставив его зажмуриться. Собаки и кошки, тощие, пыльно-серые создания улиц, шныряли повсюду, вынюхивая что-то возле мусорных баков, вороша отбросы в поисках пищи, но, не находя почти ничего съедобного, все же картофельными очистками и арбузными корками пренебрегали. Они рычали и ворчали друг на друга, а подчас устремлялись на замеченную мельком большую крысу почти с кролика величиной, которая осмелилась юркнуть из-под эстакады надземки в сторону мусорных баков; визжа и лая, кошки объединялись с собаками, и начиналась большая охота: клубок двигался зигзагообразно, они мчались за крысой, но она постоянно меняла направление, и клубок катился назад и опять вперед, через улицу, по тротуарам, под эстакаду, и опять оттуда, и снова туда… Алекс не мог оторвать глаз от зрелища этой погони, которую раньше он наблюдал лишь из окна квартиры, а теперь видел вблизи; это всегда вызывало у него отвращение, а сейчас — особенно.