Елена Лобанова - Фамильные ценности

Премию ко Дню учителя задерживали.

Однако на сей раз привычной радости не случилось. Суровая рука судьбы омрачила благородный профессиональный праздник.

Следующая волна ожиданий пришлась на десятое число – день зарплаты. Однако не оправдались и она…

В аванс по давнему опыту никто не ждал ничего.

И только когда премии не обнаружилось и в день следующей зарплаты – педагоги начали роптать.

Уже раздавались и крепли за толстыми дверями классов возгласы в высоком регистре «До каких же пор!» и «Сколько можно!»

Уже перестали ругать хоровичку Эльвиру, простодушно признавшуюся ученикам на сводной репетиции: «Стою и не знаю, каким боком к вам повернуться, чтоб не увидели дырки на колготках!»

Уже выяснили, сколько получает укладчица халвы на соседнем предприятии под аппетитным названием «Пальчики оближешь»…

И вдруг премию взяли и выдали! Вот так вдруг, в конце ноября, в ничем не примечательный будний день вторник!

В это утро при счастливом известии в музыкальной школе имени Мусоргского грянула всеобщая вакханалия.

Пока на втором этаже ещё тискали и целовали секретаршу Зинулю, принесшую благую весть, на первом уже успели расслышать и осознать и волшебные слова «в размере оклада» , после чего бесстыдно побросали учеников за инструментами и гурьбой кинулись в бухгалтерию. И много, много гамм в октаву и в терцию, а также этюдов Черни и – о ужас! – маленьких прелюдий и фуг Баха было недоиграно в классах в этот день, и множество ошибок в нотах и в ритме было пропущено наставниками без единого замечания, и не менее двух дюжин не верящих нежданному счастью юных пианистов, скрипачей и балалаечников покинуло школьные стены за десять, пятнадцать, а то и за все двадцать минут до положенного по расписанию окончания урока.

И не минуло с тех пор ещё и часа, как Зоя Никитична Петунина, здравомыслящая женщина и преподавательница фортепиано с двадцатилетним стажем, уже брела в полузабытье мимо пестрых прилавков и тесных палаток вещевого рынка, именуемого в народе «толчком».

Как обычно, она с ходу потерялась среди вещевых стен, комнат и коридоров.

Она узнавала платья, о которых мечтала ещё в шестнадцать лет перед выпускным балом – те были всё так же прекрасны, и костюмы, превращающие любую женщину в кинозвезду, в дикую розу, в изысканную орхидею. Отсюда тянулись нити судьбы, нити сказочных возможностей – пусть для неё уже навек упущенных, оставшихся несбывшейся грёзой, как белые джинсы, или как это летящее шифоновое платье, сиренево-розовой птицей из далёких жарких стран присевшее на минуту на пластмассовые плечики, или как нестерпимо стройные гимнастические купальники. Но ведь можно было приостановиться на миг, чтобы убедиться, что чудеса всё ещё случаются на свете и что какую-то счастливицу ожидает вот эта весёлая клетчатая юбка с бахромой по краю и поясом из блестящих монеток!

Разумеется, ничего этакого, из ряда вон, Зоя покупать и в мыслях не держала, да и к чему такие изыски женщине за сорок, размер пятьдесят? У которой, кстати говоря, и всех-то возможностей на сегодняшний день – голый оклад, три тысячи рублей в клеёнчатом кошельке, разрисованном рыжими листьями. А всех-то планов – подыскать пару сапог подешевле в оптовых рядах.

Но, с другой стороны, почему бы ей было не побаловать глаз? Почему не полюбоваться хотя бы вот этим кокетливо-строгим платьем с длинным разрезом? Или ажурными колготками на стройных пластмассовых ножках?

В этом сезоне «толчок» наводнило настоящее море дублёнок: натуральных, искусственных, серых, коричневых, золотистых, цвета электрик, аквамарин и розовый фламинго – с меховой опушкой по воротнику, рукавам, вокруг карманов, с пушистыми полосками и шашечками по подолу. Всюду, куда ни глянь, теснились коротенькие дублёные курточки, полудлинные приталенные полушубки и пальто с расклешёнными юбками и диковинно расходящимися хвостами.

Глаза не вмещали всего этого великолепия! Населения города не хватало для такого обвала верхней одежды!

И всего-то единственный раз Зоя расслабилась и опасно приблизилась к полосатой палаточке, и в ту же минуту продавщица, высунувшись, протянула к ней руки с призывным криком: «Подберём, девушка, на вас!»

«Куда это я?!» – спохватилась Зоя, поспешно поворачивая назад. Ей ли было не знать, что её судьба – это прямые куртки на молнии и классические тёмные брюки, которые как по команде надели почему-то все старухи вплоть до девяноста лет!

И дело тут было даже не в содержимом рыжего кошелька. Просто приходилось Зое учитывать одно поистине ужасное собственное свойство, не объяснимое никакими материальными причинами – свойство вроде наведения на вещи порчи.

Эта мрачная особенность не то физической природы Зои, не то ее судьбы заключалась в следующем: стоило любой новой вещи, пусть и самой волшебной красоты, пересечь порог её квартиры, как сияние блёсток колдовским образом начинало меркнуть, цвета – тускнеть, кружева – съёживаться, и через какое-то время всё недавнее великолепие выглядело замученным, ношеным-переношеным и таким же унылым и старомодным, как и все до единого остальные предметы её гардероба.

Быть может, роковой изъян крылся в её внешности?

Иногда, собравшись с духом, Зоя становилась перед зеркалом, выпрямлялась и поднимала голову, чтобы в буквальном смысле взглянуть правде в лицо.

Положа руку на сердце, фигуру её нельзя было назвать уродливой или бесформенной. Но нельзя было и не заметить постепенного, неумолимого её оплывания – вроде того как оплывает подтаявшее мороженое, которое, даже если его засунуть в морозилку, никогда больше не станет аккуратным прямоугольным брикетиком.

Лицо, правда, ещё не утратило основных пропорций. Но морщина между бровями, с которой Зоя поначалу пыталась бороться, а потом бросила, придавала ему выражение упорной и, приходилось в этом сознаться, слегка туповатой озабоченности – хотя отнюдь не в том смысле, какой вкладывали в него нынешние раскрепощённые подростки…

На этой мысли она окончательно опомнилась и решительно зашагала в сторону оптовых рядов.

Острые, тупые, квадратные и закруглённые носы сапог замелькали перед глазами. Попутно приходилось поглядывать в сторону мужских свитеров, поскольку руки из старого у Пашки торчали чуть ли не до локтей. Хотя сам Пашка, будь он здесь, точно заканючил бы своё: «У всех в классе давно мобильники…» А она бы, конечно, разъярилась и рявкнула: «Знаем, знаем! И компьютеры пентиум-четыре!»

Потребительские сыновьи речи иногда выводили её из себя, иногда – погружали в тоску. А бывало, являлась успокоительная мысль: а какой, спрашивается, сама-то была в пятнадцать лет? Другое дело, что о пентиумах и мобильниках никто тогда слыхом не слыхал, а пределом девчачьих мечтаний был кусок батиста на блузку… моток мохера на шапку! Называлось это таинственно и многозначительно – «достать!» Как выразилась бы нынче хоровичка Эльвира словами романса – «обнять и плакать»…