Татьяна Корсакова - Ты, я и Париж

— Что-то не так?

— Все в порядке. — Ян потрогал смолисто-черную прядь ее волос. — Не о чем переживать, Пташка.

— Номер стоит шестьдесят евро в сутки, но если тебе кажется, что это слишком дорого, то я могу…

— Не надо, — он нетерпеливо махнул рукой. — Меня все устраивает, не думай о деньгах.

— Если бы это были мои деньги, я бы о них не думала, — хмыкнула она.

— И о моих не думай. Не беспокойся, когда мой золотой запас иссякнет, я тебе сообщу.

— Сообщи чуть раньше, чем он иссякнет.

— Зачем?

— Ну, — она хитро улыбнулась, — нам же понадобятся деньги, чтобы вернуться.

Честно говоря, Яну не хотелось возвращаться. Он провел в Париже всего пару часов, но ему уже все ужасно нравилось. Вот только боль… он поморщился.

— Что? — встрепенулась Тина.

— Голова болит. — Нет смысла врать, что с ним все в полном порядке. Все равно ведь шила в мешке не утаишь.

— Это из-за перелета. У меня так тоже часто бывает. — Тина забралась с ногами на кровать, скомандовала: — Садись!

— Зачем? — Яну не хотелось садиться, ему хотелось лежать. В покое и тишине.

— Я сделаю тебе массаж.

— Лучше принеси мне воды, чтобы запить таблетку.

— Одно другому не помешает. — Она спрыгнула с кровати, скрылась в ванной, но уже через мгновение вернулась со стаканом воды.

— Из-под крана? — осторожно уточнил Ян, вставая.

— Ну ясен перец! Пей!

Он проглотил таблетку, запил водой, вопросительно посмотрел на Тину.

— Что дальше?

— Закрой глаза и расслабься. — Она решительно поддернула рукава блузки. — Ты не бойся, больно не будет.

Ян хотел сказать, что больнее уже некуда, но передумал, просто закрыл глаза, как было велено.

У нее оказались сильные руки, сильные и нежные одновременно. И эти руки знали, что делали. Тина напевала что-то легкомысленное, а Ян с удивлением чувствовал, что боль отступает. Он не знал, что можно делать массаж не только тела, но и головы. Думал, что голова — это такой орган, на который вообще трудно повлиять извне. А оказывается, все возможно. И не только возможно, но еще и чертовски приятно.

— Сколько тебе лет? — Голос Тины вывел его из блаженной расслабленности.

— Тридцать два. А что?

— У тебя остеохондроз. Слышишь, как хрустит?

Ну, было что-то такое, едва слышное похрустывание, и что?

— Это плохо. Мой дед говорил, что все проблемы от позвоночника.

Интересная мысль, под таким углом он вопрос как-то не рассматривал.

— У тебя, наверное, образ жизни сидячий.

— Вообще-то я два раза в неделю хожу в тренажерный зал. — Стало вдруг обидно, что эта малолетка записала его в старики. Остеохондроз — это ж стариковская болезнь, а он еще парень хоть куда. Был… до недавнего времени, до того как отважился узнать свой диагноз…

— Тренажеры — это не то. — Тина пробежалась пальцами по его позвоночнику, и в шее что-то угрожающе щелкнуло, Ян испуганно взвыл. — Больно? — спросила она удивленно. — Больно быть не должно.

— Да не больно, просто страшновато как-то. Ты там смотри шею мне не сверни. — Честно говоря, он уже пожалел, что доверился дилетантке. Пакт о ненападении — это хорошо, но мало ли что…

— Не сверну, — Тина обиженно фыркнула. — Не ты первый, не ты последний.

— Где массажу научилась? — спросил Ян, осторожно потирая загривок.

— Дед научил.

— Он у тебя костоправ?

— Не костоправ, а мануалыцик. К нему на прием за полгода записывались. Он даже безнадежных на ноги ставил.

— Так прямо и ставил? — Не то чтобы Ян хотел ее обидеть, просто было интересно узнать про ее уникального деда.

— Да, — сказала Тина убежденно. — Бывало, приезжали к деду на инвалидных колясках, а уходили на своих двоих.

— И он тебя всем премудростям обучил?

— Не всем, но многим.

— А почему не всем?

— Не успел, умер.

— Прости.

— Тебе-то что извиняться? — В ее голосе послышалась горечь. — Я оказалась не самой хорошей внучкой, а у деда было больное сердце…

Все понятно: у девчонки комплекс вины. Ян ее понимал, он и сам не был идеальным внуком. Жаль только, что осознал он это, уже когда бабушки не стало. Вот и Тина, похоже, опоздала. Что же это за несправедливость такая?! Все в жизни происходит несвоевременно.

— Ну, все! — Девушка последний раз пробежалась пальчиками по его шее, спрыгнула с кровати. — Я сейчас, только руки помою.

— Вообще-то я утром душ принимал, — Яну вдруг стало обидно, что ей так срочно захотелось вымыть руки, точно он пес какой шелудивый.

— Это не потому, что ты грязный. — Тина с сосредоточенным видом рассматривала свои пальцы.

— А почему?

— Дед говорил, что через руки идет обмен энергией и информацией между тем, кто лечит, и тем, кого лечат.

— То есть моя боль может стать твоей? — уточнил Ян.

— Не сразу, но вполне вероятно. Поэтому дед всегда мыл руки после сеанса. Даже после того, как лечил меня. Так что не обижайся, ничего личного, — она улыбнулась и упорхнула в ванную.

Тина сунула руки под прохладную струю воды, посмотрела на свое отражение. Правый глаз «потек», надо бы подправить, но это потом, а сейчас нужно успокоиться. Что вообще на нее нашло?! Рассказала о деде незнакомому человеку. Даже Пилату не рассказывала, а тут вдруг потянуло на откровения…

Их отношения с дедом всегда были непростыми, можно сказать, с самых первых дней, когда Тина начала осознавать себя самостоятельной личностью. Дед был тяжелым человеком: открытым и приветливым с чужими людьми, но замкнутым и неласковым с ней, родной внучкой.

Тина знала причину дедовой неприязни. Это из-за мамы. Мама умерла при родах. Родила Тину, а сама умерла…

Соседка баба Люба говорила, что дед не всегда был таким… таким, каким он стал с рождением внучки. Баба Люба рассказывала, что, когда Тинина мама забеременела, дед очень сильно разозлился, уговаривал ее сделать аборт, но мама отказалась, и он смирился, стал ждать внука. Даже кроватку своими руками сделал, руки у деда были золотые. Соседские кумушки его предупреждали, что готовить детское приданое заранее — это не к добру, но дед только отмахивался, говорил, что не верит в суеверия. А потом родилась Тина, а мама умерла в родах, и дед собственными руками изрубил кроватку в щепки. Баба Люба говорила, что кроватка была очень красивой, на резных ножках и с деревянными птичками в изголовье. В детстве маленькая Тина очень жалела, что дедушка зачем-то испортил такую кроватку. То, на чем она спала, и кроватью-то назвать было сложно, так, ломаная-переломаная рухлядь, которую принес кто-то из сердобольных соседей, чтобы «дите не спало на полу».

Все от тех же сердобольных соседей Тина узнала, что дед не хотел забирать ее из роддома. Да что там забирать! Он даже видеть ее не хотел. Оно и понятно: чтобы дать жизнь Тине, его единственной горячо любимой дочери пришлось умереть. Тину уже собирались оформлять в Дом малютки, когда дед вдруг передумал, пришел в роддом со стареньким детским одеяльцем, попросил, чтобы медсестра завернула в него «эту». Тина была «этой» целый месяц — дед не озаботился именем для внучки, — а когда в ЗАГСе потребовали срочно зарегистрировать ребенка, сунул бабе Любе документы, бутылку «беленькой» и сказал: