Жоан-Фредерик Эль Гедж - Низкий голос любви

Артур на улице. Африканский колдун с сединой в шевелюре и бороде, с косичками, украшенными разноцветными бусинами, протягивает ему свою карточку.

Профессор Аль-Мадур Марабу Глубинный

Избавлю от всего, что беспокоит.

Ваше счастье – я только что прибыл из Африки.

Я явился на Землю, чтобы осветить вас своим светом.

Если зло вошло в ваше тело, я избавлю вас от него в вашем присутствии, и вы получите шанс. Наследственный дар от отца к сыну. Возвращение возлюбленных вера в себя,привлечение покупателей, похудание, выпадение волос.

Защита от всех опасностей. Оплата только после получения результата.

У него больше нет машины. Велосипед был только для ночных путешествий с К Такси он боится. А ортопедический аппарат позволяет ему только ходить. Вот он и идет.

Он заметил что-то в витрине, мимо которой прошел, и вернулся. Но не увидел ничего, кроме своего отражения. В этом отражении живет призрак К. Он ускоряет шаг, чтобы оторваться от привидения. Никаких призраков, кроме его собственного. Он сосредоточенно идет по линии, которую мысленно провел на мостовой.

Он вернулся к практике. Пациенты упражняют голос на новом выбранном им стихотворении «Тюрьма любви». Он всех просит его прочесть. Это доставляет ему некоторое облегчение.

Наступил вечер, ушел последний пациент. Сибилла откровенничает.

– Я по тебе скучала. Завтра увидимся?

– Завтра у меня похороны.

– Это просто мания какая-то. Кого хороним?

– Меня.

– Да брось ты.

– Сибилла, послушай. Мое тело – песок.

– Песок вечен. Неплохо устроился.

– Послушай, Сибилла. Операция на грудной клетке. Причина неизвестна. Я на операционном столе. Хирург сообщает мне, что собирается распилить мои ребра, чтобы достать сердце, вынуть его из грудной клетки и поместить в аппарат искусственного кровообращения. Я беспокоюсь насчет шрама. Он рисует на грудной клетке яркий зигзаг – это кривая кардиограммы прямо на коже. Он точит пилу, пробует ее на верстаке. Я смотрю: мне вскрывают грудную клетку, я все вижу и ничего не чувствую. На глазах у меня мое тело разбирают на две кучки – складывают конечности в одну сторону, а внутренности в другую, роются в нем в поисках неизвестно чего. Мои голова и тело дергаются и перекидываются шутками. И наконец с широкой улыбкой хирург кончает распилку ребер и поворачивается ко мне: «Вы искали вашу опухоль страсти. Мы ее не нашли. По умолчанию, вы выздоровели». Мои голова и торс разражаются криками «Ура!». Вот какой сон мне приснился прошлой ночью.

– Поверь врачу из сна. Ты выздоровел!

– Почти.

– Почему вы ошиблись?

– Я никогда не ошибаюсь. Я все видела, но ничего не могла сказать тебе, ты не хотел слышать. Слишком много красного между вами. Я предупреждала тебя. Красное – это кровь, орган гнева.

– Кровь – не орган.

– Ты рассуждаешь по своей науке, доктор. Эта женщина не получит того, чего хочет, она будет страдать. Она озабочена, эгоистична. Я вижу, как иссохнет ее тело, погаснет ее лицо. Не возвращайся. Огонь остался позади тебя, золото впереди. Сегодня ты мне ничего не должен. Ты выздоровел. Сегодня ты уснешь.

Артур терпеливо ждет. В витринах лаборатории выставлены гипсовые руки, носы, ноги, челюсти. Он протягивает регистраторше в голубом халате чек, а та в обмен отдает ему продолговатый предмет, завернутый в марлю. Он выходит на тротуар. Справа от двери на фасаде лаборатории доска с выгравированным: «Компания де Сандр. Основана в 1859 г. Протезы. Муляжи».

В гараже стоит его готовый кабриолет «Это настоящее ископаемое, доктор, но мы ему вправили позвоночник, – смеется механик, поглаживая капот. – Хотите, и вашим займемся?»

Свет в кабинете не горит. Он заходит в чуланчик, служащий складом, и выкатывает тележку на колесиках. Среди ночи, несмотря на свой ортопедический корсет, он вывозит коробки из квартиры, и каждая коробка пронзает его затылок острой болью. Он загружает их в лифт, посылает кабину и спускается по лестнице. Он не собирается больше жить в одном доме с собственным расчлененным телом. Он паркует кабриолет перед домом и загружает весь багаж в машину. Заводит мотор, едет через Париж Из бравады он хочет поехать через площадь Виктуар, приближается к ней, содрогаясь, но дорога закрыта, здесь должен проехать правительственный кортеж. Он сворачивает, выезжает через ворота Пантен. Удары сердца вторят переключению скоростей. Подъезжая к цели, он гасит фары и снижает скорость. Главные ворота закрыты. Его взгляд привлекает надпись на фронтоне. Что-то изменилось. К формулировке, выгравированной на камне, добавился вопроса тельный знак.

Смерть освобождает?

Он едет вдоль стены по улице Пти-Рюиссо. Интересно, в день похорон Станислава Дорати могильщик сказал правду? Доехав до входа, он паркуется. Улица пустынна – как и днем, наверное. Вот и низкая деревянная дверь с двумя ржавыми петлями. Он открывает багажник, достает небольшую тележку на колесиках, раскладывает ее, укрепляет штифтами и нагружает ее семью коробками. Ему придется сделать три перевозки. Тележка трясется по булыжникам, коробки ударяются друг о друга. Он без труда находит нужное место. Даже не нужно читать имя, выгравированное на плите.

Он сгружает с платформы коробки и уходит за оставшимися. У него мало времени. Еще не начался ночной обход сторожей. Перевезя все тринадцать коробок, он берется за работу. Закончив, он устало присел отдохнуть. Он переоценил свои силы; совсем тепло. Уронив подбородок на край ортопедического воротника, он заснул. Он слушает.

Я разлюбил спать. Мягкая, теплая и влажная земля наполнила мои углубления, мои орбиты, павильоны моих ушей, воронку пупка. Они положили меня сюда. Они правильно сделали. Я в моей любимой позе: я лежу. Мне эта поза всегда нравилась. В ней я испытывал удовольствие, чувствовал себя защищенным – эта поза не знает себе равных. Сейчас день? Или ночь? Впрочем, теперь для меня это не важно. Я возвращаюсь в землю. Я вращаюсь с ней. Мое тело слилось с ее округлостью Я больше не чувствую голода, не чувствую жажды, не чувствую холода – ничего не чувствую. Я свободен. Боже мой. Если Бог есть Если птица сядет на эту коробку, которая сейчас служит мне домом, почувствую ли я коготки ее лап, немногие граммы ее плоти и перьев? Сомневаюсь. Однако же мне не в чем более сомневаться. Дело не в том, что я не чувствую ничего – я чувствую, да, но другое. Если существуют слова, порождающие подобное, смогу ли я их сказать? Услышали бы меня? Вряд ли. Запах влажной земли восхитителен. Один. В этот час, когда землю почти перестали сокрушать машины людей. Наконец. Один.