Екатерина Владимирова - Крик души

— Это ничего не меняет, Андрей, — непреклонно заявил профессор Вересов.

— Но ты ведь еще не решал ничего точно! — воскликнул друг. — Ты не мог не посоветоваться со мной!

— Я стал задумываться об этом совсем недавно, — признался Олег. Вчера . — И к тому же…

— Дяденька, дайте на хлебушек!

Олег застыл с открытым ртом, не смея сделать шага вперед, отвлеченный от своих мыслей тем, что кто-то несмело, легко, но очень настойчиво дернул его за пальто, привлекая к себе внимание.

Детский голосок прозвучал, словно над самым ухом, или ему просто показалось.

Он опустил голову вниз и… приоткрыл рот от удивления.

В него вонзились с острым вызовом, слепой уверенностью, детским, наивным простодушием большие черные глаза из-под длинных ресниц.

— Что? — едва слышным голосом проговорил он, изумленно глядя на ребенка.

— Дайте на хлебушек, дяденька! — услышал он просьбу, а ребенок протянул вперед худенькие, бледные, грязные ладошки. — Очень нужно, кушать нечего. Братик дома голодный, уже два дня не кушали. Дайте, пожалуйста!

«Мальчик или девочка?» невольно промелькнуло в его голове. По внешнему виду и не определить.

Маленькое худенькое тельце, закутанное в болоньевую курточку ядовитого фиолетового цвета, почти не спасающая от промозглого мартовского ветра, сквозь разошедшуюся «молнию» открывающую теплую, но проеденную молью белую кофту с высоким горлом; желтые сапожки на тонкой подошве, на размер или два больше, чем нужно, скорее всего, спадают при ходьбе; грязная серая вязаная шапка с помпоном, натянутая почти на глаза, тоже велика, приходилось частенько убирать ее с лица, выпачканные и рваные на коленках спортивные штанишки, закатанные вверх, и в довершение ко всему оголенные, а потому красные от холода, онемевшие маленькие ручонки, тянущиеся к нему с надеждой.

Ком мгновенно застревает в горле, словно наждаком терзая кожу, в груди отчаянно колотится сердце, почти разрывается от быстрого и частого биения, грудь сдавливает острой болью, словно тисками.

Частое сбившееся дыхание вырывается сквозь разлепленные губы, и, кажется, что если он сделает один глубокий вздох, он будет его последним вздохом, потому что боль в груди становится почти нестерпимой.

Он хочет разлепить онемевшие от шока и нестерпимого, неразгаданного волнения губы, но не может.

— А где твои родители, ребенок? — спросил Андрей, небрежно отстраняя ребенка в сторону и обходя его.

Большие черные глаза смотрят на него решительно, но не боязливо.

А Олег уже почти не дышит, слушая лишь, как стучит его сердце.

— Папа умер давно, мама болеет, работать не может, братик заболел, два дня уже не кушали, — раздалось скороговоркой в ответ, но протянутые вперед ладошки устремляются не к Андрею. — Дайте на хлебушек!

И Олега вновь пронзает взгляд удивительных, полных вызова черных глаз.

Но он не решается произнести ни слова, безмолвно разглядывая ребенка. Так всё-таки, мальчик или девочка? Он никак не может разобрать, а потом вглядывается в фигурку с интересом и любопытством.

Темные сухие волосы паклями торчали в разные стороны из-под шапки, а на раскрасневшемся от ветра личике грязные разводы. Губы обветрились и шелушились, болели, но ребенка это, кажется, не заботило.

Протягивая вперед худенькие замерзшие ладошки, пристально смотрит на Олега, не моргая, не отводя взгляда, уже не с вызовом, но твердо, уверенно, будто именно от него ожидания какого-то действия, словно веря в то, что именно он может помочь.

Девочка , вдруг неожиданно понимает он. На вид, не больше девяти лет, скорее всего, даже меньше.

— Мама заболела, говоришь? — недоверчиво переспросил Андрей, презрительно глядя на нее сверху вниз. — Да еще и братик? А ты здоровенькая, значит? — в его голосе слышатся колкие нотки насмешки.

— Да, — уверенно заявил ребенок, бросив на мужчину мимолетный взгляд и вновь взглянув на Олега. — Я вообще очень крепкая. И сильная, — Олег слушает, почти не дыша. — А братик маленький еще, поэтому заболел сильно. Лекарства нужны, а денег нет. И кушать нечего, голодный он, а ему силы нужны.

Ком, выросший в горле, увеличивался, нещадно нарывая и терзая нежную кожу.

— Вот как, — протянул Андрей недовольно и поджал губы, — уже и лекарства нужны. Ясно.

— На лекарства как-нибудь насобираю, — уязвлено и обиженно воскликнула девочка и вновь протянула ладошки вперед. — Вы дайте на хлебушек, хотя бы немножко.

Андрей сделал шаг вперед и, не отвечая ей, потянул застывшего в недоумении Олега за локоть за собой.

— Олег, пойдем, — сказал он мужчине, намереваясь уйти.

И тут он словно опомнился. Воззрился на друга с недоумением, изумлением, ужасом.

— Надо же дать что-нибудь, нельзя так, — пробормотал он, бросая на девочку косые взгляды.

— Олег, — укоризненно выдавил из себя друг, — ты, что веришь в то, что она говорит?

— А вдруг у нее, действительно, мама и брат болеют? — встрепенулся он. — Да и выглядит она… не очень.

— Олег, ты словно первый день живешь! — воскликнул Андрей. — Да ее родители сюда и подослали, чтобы она вот таких лопухов, как ты, обдуривала. Ты что, не понимаешь? А сами живут себе припеваючи, ребенка только закатали в лохмотья, чтобы жалостливее казалась. Ребенку-то всегда больше сочувствуешь, участие принимаешь, — с досадой выговорил он, пристально глядя на него. — Слушай, Олег, да она тут уже тысячу насобирала, если не больше. А ее родители, гляди, и побогаче нас с тобой будут.

— И все равно! — воскликнул Олег, вырываясь, и обернулся к девочке.

Она смотрела на него. Молчала, ничего не говорила. Но ее покрасневшее личико, нахмуренные бровки, поджатые губки, насупленный носик и внимательные глаза, глядящие на него с укором, говорили о многом.

Она гордо вскинула подбородок, когда он медленно подошел к ней, и даже не двинулась с места, когда он наклонился и сел рядом с ней на корточки.

— Тебе сколько лет, ребенок? — пробормотал Олег.

Прямой, пристальный взгляд. Обветренные губки приоткрылись, и она как-то злобно выдохнула:

— Восемь.

А ведь и не дашь восьми по виду, с изумлением подумал мужчина.

Потянулся к кошельку в кармане пальто и, отсчитав несколько десяток, протянул ей.

— Держи, — но она не решалась, словно не верила тому, что ей добровольно отдают столько денег. — Держи, держи, — настойчиво проговорил Олег, почти насильно вкладывая их в тонкие ручки. — И больше не стой на холоде. Замерзнешь и заболеешь. А тебе маме и брату помогать. Поняла?

Девочка скомкала деньги, засунула их в карман и подняла на него полные эмоций глаза.

Смотрит волком, дико, нелюдимо… Но все же, все же…

Что-то таится в глубине черных глаз. Благодарность?..