Джуди Кэролайн - Мэгги и Джастина

Тем не менее из странного и порой необъяснимого для самой себя любопытства Джастина заставила себя дочитать пьесу до конца. В общем, из этого могло бы получиться кое-что, если бы над текстом поработал настоящий профессиональный драматург, который резче обозначил бы конфликт, развернул сюжет, подчистил диалоги, сделал более насыщенными и резкими сцены, которые несли основную смысловую нагрузку воспитания, и таким образом превратил бы этот сырой полуфабрикат в достаточно приличный продукт.

Иногда, растроганная особенно неудачным и оттого особенно слезливым местом, Джастина усталым движением надолго роняла рукопись на колени, устремив взор к далекому горизонту.

В это утро Лондон пробуждался улыбчиво-лениво. Туман, стелившийся вдоль Темзы, разлился по обоим ее берегам. Это была легкая беловатая дымка, освещенная лучами постепенно выраставшего солнца. Города почти не было видно под этим зыбким, тусклым покрывалом, легким, как муслин. Во впадинах облако, сгущаясь и темнея, отливало синевой, а на широких пространствах редело, утончалось, превращаясь в мельчайшую золотую пыль, в которой проступали углубления улиц; выше туман прорезали серые очертания небоскребов, еще окутанные разорванными клочьями пара. Временами от сплошной массы тумана тяжелым взмахом крыла огромной птицы отделялись полосы желтого дыма, таявшие затем в воздухе — казалось, он втягивал их в себя.

Над этим облаком, спустившимся на Лондон и уснувшим над ним, высоким сводом раскинулось прозрачно чистое, бледно-голубое, почти белое небо. Солнце поднималось в тусклой пыли лучей. Свет, отливавший смутным, неярким золотом приближавшейся весны, рассыпался мельчайшими брызгами, наполняя пространство теплым трепетом. Это был праздник. Величавый мир и нежная веселость бесконечного простора.

Город, под дождем сыпавшихся на него золотых стрел погруженный в ленивую дрему, все еще медлил выглянуть из-под своего кружевного покрова.

Временами Джастина просто не могла наглядеться на обольщавший ее Лондон. Он был бездонно глубок и изменчив, как океан, по-детски ясен и прозрачен в часы безмятежного утра — таким Джастине приходилось видеть его реже всего — и охвачен пожаром в час заката, проникаясь и радостью, и печалью отраженного в нем неба. Солнце прорезало его широкими золотистыми бороздами, тучи омрачали его и вздымали в нем бури.

Джастина порой ловила себя на мысли о том, что видит перед собой вечно новый город: то он был покрыт неподвижным оранжевым маревом, то вихрь мгновенно затягивал свинцом все небо. Прозрачный солнечный свет сменялся ливнем, затоплявшим небо и землю, стиравшим горизонт и в исступлении бушевавшим над городом.

Иногда Джастина даже не могла сказать, нравятся ли ей все эти перемены, нравится ли ей это гигантское каменное чрево, которое проглотило ее так же, как и многие тысячи других искателей счастья, приезжавших сюда со всех концов земного шара.

Порой ей даже чудилось, что она ощущает на своем лице мощное дыхание открытого моря, в котором рождаются и умирают надежды, которое наполнено грустью и светом. Порой она ощущала этот терпкий запах, и неумолчный рокот города порождал в ней иллюзию прилива, бьющегося о скалы крутого берега.

Вдали над крышами неслись бледно-дымные клочья, гонимые легким ветерком, медленно проплывали густые массы тумана. На миг, словно призрачный город, увиденный во сне, проступил гигантский бетонный мешок Сити, зыбкий и неясный, но снова обрушилась громада тумана, и волшебный город исчез, смытый половодьем. Теперь пар, равномерно разлитый над гигантской площадью, закруглялся в красивое озеро с белыми гладкими водами. Только где-то над руслом Темзы они несколько сгустились, обозначая его серым изгибом. По этим белым водам, таким спокойным, медленно плыли на кораблях с розовыми парусами какие-то тени. Джастина следила за ними задумчивым взором и иногда, сама не понимая почему, улыбалась, но в мыслях видела не Лондон, а Сан-Франциско. Но нет, лучше об этом не думать…

И она снова взялась за пьесу.

Дойдя до особенно нелепого места, где рассказывалось о душевном смятении, охватившем молодого пастыря после того, как он осознал, что его карьере угрожает крах, Джастина осуждающе покачала головой и захлопнула рукопись.

Она снова откинулась в кресле у окна, созерцая серые громады Лондона, туманные и таинственные под поднимающимся золотистым солнцем. Страницы этой нелепой рукописи пробудили в ней воспоминания детства. Она увидела себя маленькой девочкой в Дрохеде, упрямой и непослушной. Она увидела собственную мать, которая всегда тщательно скрывала чувства, которые испытывала по отношению к Ральфу де Брикассару. Наверное, эта скрытность чувств, которая постоянно окружала Джастину и пробуждала в ней не по-детски серьезные переживания, привела к тому, что Джастина твердо решила прожить жизнь, наполненную глубокими страстями, пусть даже на сцене. Она вспомнила Дэна, который с его вечной задумчивостью и склонностью к размышлениям всегда казался ей человеком глубоким и серьезным.

Многочисленная родня вокруг нее всегда была занята тяжелым сельским трудом, порождавшим в ней немое чувство протеста. Она чувствовала себя созданной для чего-то гораздо большего, и именно эта невыразительность окружающего ее быта всегда тянула Джастину на сцену, где можно было во всю силу отведенного ей природой таланта выразить свое отношение к жизни.

Джастина всегда мечтала о глубокой страсти, озарившей бы ее жизнь, о такой любви, которая могла бы стать ее настоящей женской гордостью, о таких переживаниях, которые можно было встретить только в книгах.

У горизонта, вдоль спящего озера тумана, там и тут пробегала зыбь. Потом озеро как будто вдруг разверзлось; открылись трещины, от края до края начинался разлом, предвещавший окончательное распадение. Солнце, поднимавшееся все выше в ликующем сиянии своих лучей, вступало в победную борьбу с туманом. Огромное озеро, казалось, мало-помалу иссякало, воды его были незримо спущены. Пар, еще недавно такой густой, утончался, становился прозрачнее, окрашиваясь цветами радуги.

Весь его левый берег был нежно-голубым; медленно темнея, его голубизна принимала фиолетовый оттенок где-то над Ковент-Гарденом. Огромный квартал рядом с Тауэром отливал бледно-розовым, словно ткань телесного цвета; ближе к востоку, казалось, сверкали угли — камин пылал в золоте — а еще дальше, там, где заканчивался Сити, небо темнело кирпично-красными тонами, постепенно тускневшими, переходившими в синевато-серые оттенки бетона. Еще нельзя было разглядеть трепетно ускользавший от глаз город, подобный глубинному морскому дну, которое угадывается взором сквозь прозрачность воды, с его наводящими страх зарослями высоких трав, неведомыми ужасами и смутно виднеющимися чудовищами.