Ольга Шумяцкая - Эль скандаль при посторонних

Зинаида Петровна задумалась. Ее очень порадовали бескорыстные условия и общественное начало, а также очень польстило неусыпное око. Да и Пахомыча с Михеичем ей уже давно хотелось извести. Вот только баланс... Баланс ее очень смущал. Какой баланс? В каких размерах? На какой срок? В рамках какой документации? И потом — позвольте! Что? Что брать на баланс?

Мышка набрала в грудь воздуха, выпучила глаза — ей казалось, что так она выглядит особенно таинственно — и сказала глубоким басом:

— Дом творчества писателя!

— Писателей? — уточнила Зинаида Петровна.

— Нет! — отрезала Мышка. — Писателя. Одного. Но очень нужного стране. Надо беречь. Отправляем к вам на сохранение как объект повышенной ценности для народного хозяйства. Требует минимального пропитания. А мы тут ремонтик за свой счет, и по домам. А? Как идейка?

Идейка Зинаиде Петровне в целом понравилась. Очень понравилась. Она как крупный междугородный руководитель страшно увлекалась на досуге культурой и собирала в плюшевый альбом фотографии актеров советского кино. А тут писатель. Живой. Настоящий. Было о чем задуматься. Лицо ее дрогнуло. В глазах появился плотоядный блеск. А мне в сердце закралось сомнение. Кого Мышка собирается сослать в деревню Кряквино? Неужели меня? Ведь я теперь тоже писатель! Настоящий. И требую минимального пропитания. И для народного хозяйства тоже, между прочим... не хочется хвастаться... но Толик утверждал, что очень ценный кадр. Между тем торг за творческую единицу продолжался.

— А вот этот ваш писатель, — задумчиво сказала Зинаида Петровна, — он хороший?

— Очень! Очень хороший! — воскликнула Мышка со всей доступной ей убедительностью.

Так. Приехали. Значит, речь действительно идет обо мне. Это же я хороший писатель! Очень, очень хороший! Интересно только, как это Мышка собирается без моего согласия...

— Ну, по рукам! — решительно заявила Зинаида Петровна.

И они ударили по рукам.

А мы поехали домой, в Москву. Мурка, насвистывая, крутила баранку. Мышка что-то чиркала на бумажке — производила хитрые подсчеты по поводу ремонта. Я томилась. Наконец решила прояснить ситуацию.

— Мышь, — сказала я как можно более проникновенно. — Как ты могла! Я же твоя лучшая подруга! Ну, предположим, я тебе надоела. Всякое бывает за тридцать-то лет. Ну скажи! Скажи прямо, в глаза! Зачем же так... из-за угла... в беззащитного товарища!

Мышь лупала глазами.

— Ты о чем, Мопс? — наконец спросила она.

— О ссылке! В Кряквино! — И я зарыдала.

Мурка оторвалась от руля.

— Она решила, что ты хочешь запихнуть ее в эту хибару на съедение Зинке, — деловито объяснила она обалдевшей Мышке. — Воображает себя писателем. У нее мания величия.

— Мопс! Милый! — заорала Мышь и бросилась мне на грудь. — Ты мне не надоела! Ни капельки! Вот те крест! Я Джигита туда хотела! Джигита!

— Как же он будет среди местного населения со своей кавказской национальностью? — спросила я, всхлипывая и утирая сопли.

— А мы скажем, что он француз, — встряла Мурка. — Какая им разница!

Так мы отправили Джигита на вечное поселение. Мурка сгоняла в Питер и привезла остатки своих гонораров. Немножко одолжила у Лесного Брата. Чуть-чуть схитрила и выколупала из хозяйственных. Я тоже вложила в дело свой последний гонорар, выданный мне Толиком. Потом продала кушетку и вложила еще. Интеллектуал поворчал, но смирился. Мы поехали в Кряквино и за две недели сделали в хибаре полный ремонт. И у нас еще осталось. У нас осталась одна тысяча восемьсот долларов и пятьдесят два рубля. Мы пошли на базар и за полтинник купили Джигиту печатную машинку «Ундервуд» 1934 года. А два рубля выдали наличными. Потом мы свалили в Муркин джин полное собрание сочинений пионерских рассказиков и вместе с автором экспортировали на свежий воздух. После чего прошествовали в библиотеку имени гражданки Калерии Блох, вызвали Прекрасную Анжелику и обменяли тысячу восемьсот долларов на Мышкин паспорт. Причем Мурка немножко поторговалась, требуя дать сдачу за амортизацию паспорта. И Анжелика немножко поторговалась, намекая, что она и так с нас за храпение ни копейки не взяла. А в ломбарде, между прочим, берут. Разошлись мы абсолютно довольные друг другом. Так закончилась история наших взлетов и падений.

Вы можете спросить, как же Мышке без паспорта удалось оформить права на наследство. Отвечу. Да она ничего и не оформляла. Никаких прав у нее никто не потребовал. И паспорта тоже. Михеич с Пахомычем оказались совершенно юридически безграмотны. Как, впрочем, и Зинка.

В первый учебный день после осенних школьных каникул ребенок Кузя вернулся из школы очень расстроенный.

— Учительница сказала, что я одет хуже всех в классе! — заявил он и прослезился.

Мурка ахнула, охнула, айкнула, ойкнула и помчалась в магазин. Через полчаса ребенка Кузю втряхнули в джинсовый костюмчик за двести баксов. Еще через полчаса он стоял перед учительницей, а Мурка скакала рядом и орала, что не имеют права, что она тут быстренько со всеми разберется, до роно дойдет, в горсуд заявит, что тут детей унижают!

— Да Бог с вами, мамаша! — мягко сказала училка и погладила Кузю по голове. — Кто ж его унижает! Да я и не говорила ничего. Какое мне дело, во что он одет.

Мурка споткнулась на полуслове.

— Наврал? — спросила она.

— Наврал, — ответил Кузя.

Мурка такой подставы не ожидала. Она дала Кузе крепкий подзатыльник и пошла прямиком на Московский вокзал. На Московском вокзале она села в поезд и уехала в Москву лечить нервный стресс. Но нервный стресс она не вылечила. Потому что в Москве никого не оказалось. Ни меня, ни Мышки. Мышкина квартира была заперта, а в моей Мурку встретила хмурая Интеллектуальная морда.

— Где? — с порога спросила Мура.

— У тебя, — ответила морда.

— То есть? — спросила Мура и на всякий случай заглянула в свою сумку.

— В Питере, — ответила морда и захлопнула дверь у нее перед носом.

Весь день Мурка неприкаянно шаталась по Москве. С перепугу наведалась в Третьяковку, где и подкрепилась в буфете пиццей с грибами. В полседьмого вечера она пришла на Ленинградский вокзал, села в поезд и поехала домой в Питер.

Тем же утром мы с Мышкой сошли с поезда на Московском вокзале и отправились к Мурке домой. Дверь открыла Матильда.

— Матильда! — радостно воскликнули мы. — Ты вернулась!

— Ну, — мрачно сказала Матильда и пошире расставила ноги.

— Может, впустишь? — спросили мы.

— Не велено! — отрезала Матильда и привалилась к косяку.

— Матильда! Это же мы! Ты что, не узнаешь?

— Узнаю, — еще мрачнее отозвалась Матильда. — Указаний впускать не поступало.

— А где Мура?

— У вас, — сказала Матильда.

— То есть? — спросили мы и на всякий случай заглянули в свои сумки.