Татьяна Успенская - Украли солнце

Он всё ещё клокотал от гнева.

— Как ты посмела?!

Но она всё-таки повисла на его шее, бесстрашно прижалась тонким гибким телом к нему.

— Как вы прекрасны! Как я счастлива! — шепчет ему в ухо. Она дрожит. И бьётся у него на груди, не давая вздохнуть. — Я ждала этого мгновения столько лет! Я так люблю вашу страсть! И вашу праведную злость! Бейте меня! Топчите меня!

Он пытается оторвать её от себя, но она обвивает его, как удав свою жертву, и шепчет горячо, вместо признания в любви:

— Я уничтожила главного вашего врага! Я спасла вас! Чтобы вы жили!

Жажда убить Эвелину пропала. Всё-таки оторвал её от себя. Откинул. А она устояла на ногах. Солдат, а не баба.

— Я верил ему столько лет! Он служил мне…

— Нет. Он саботировал все ваши распоряжения. — Она ловко выдернула из своей сумки пухлую папку и принялась читать исписанные мелким почерком страницы. — Давно знала, кто он, но выжидала: у меня не было фактов. Тогда я проникла в его кабинет, что было практически невозможно. И сделала копии документов, брошюр. Вот листовки, разработки операций. Неопровержимые факты.

Он недоумённо просматривает документы.

— Так, значит, это он делал?! И ты сама раскрыла его?

— Сама. И не хотела даже беспокоить вас такой мелочью. Просто устранила. Привела приговор в исполнение.

— Почему ты не сказала мне?

— Боялась не успеть. Хотела сама отомстить за вас! Когда я совершала правосудие, ворвался Клепик. О, как я хотела и его…

— И ты?! — Бешенство трепало его, как ток.

Она засмеялась довольная.

— Не тронула. Я же знаю о вашем эксперименте! Играйте на здоровье с мальчишкой. — И она быстро вышла из кабинета.

Как она смеет распоряжаться им? Почему он разрешает ей делать это?

— Скорее! Бунт! Скорее! — ворвался в кабинет Ярикин.

Какой бунт, когда уничтожен глава оппозиции?!

Он бежал, спотыкаясь, за Ярикиным. Не бежал — валился в чёрную дыру. Она становилась всё шире и всё чернее, а он всё тяжелее.

Надо было самому отомстить Апостолу за предательство!

Как же он расслабился с Эвелиной?! Перестал следить за Джулианом. Неужели мальчишка поднял бунт?

Не может быть, он — трус!

Как же пропустил момент опасности?

Это — Григорий. Расслабил.

Не мысли. Обрывки…

Он отомстит!

Кому? Григорию? Магдалине? Апостолу? Эвелине?

Скачут мысли. И лица. Незнакомые.

Роботы подняли бунт?! В цехе, по сведениям Эвелины, теперь только роботы!

Не роботы. Радость, ненависть в лицах…

Наступают.

Да они сейчас забьют его!

Он выхватывает револьвер, стреляет в эти лица, во все подряд. Вот тебе, Апостол! Вот тебе, Магдалина! Вот тебе, Григорий!

Сам расстреляет предателей. Он — Хозяин их всех, и Учреждения, и города, и страны. И он наведёт порядок в своём королевстве. Он научит их подчиняться. Сам. Он раскрыл заговор, не Эвелина. Он уничтожит главарей и всех участников заговора.

Но сколько их?!

А что делает здесь мальчишка? Это он поднял бунт?

На него поднимает его же оружие?!

— Ха-ха! — Будимиров выныривает из-под дрожащей от страха пули, падает на пол, вскакивает: — Ха-ха-ха! Меня нельзя убить, мальчик! Я вечно живой!

К нему лезет баба, вопит о Боге.

— Я вызов вашему Богу!.. — кричит он.

Отомстить! Он стреляет в упор в бабу.

И с удовольствием видит бегущего с поля боя «зайца». Здесь не место зайцам!

Но почему стекленеют его воины? Почему из их рук выпадает оружие? Почему они не стреляют в бунтарей? Что происходит, он не понимает. Не понимает и того, что сам кричит.

Из кровавого месива его выдёргивает Ярикин, и они снова куда-то бегут.

Врач. Жгучее лекарство. Небо — белёсо-голубое от яркого солнца.

Он расстрелял весь «магазин», он отомстил. Тяжесть должна была перелиться в пули. Почему же он ещё больше налит ею? Он не человек, он — памятник себе, припаян к пьедесталу!

«Апостол — самый уважаемый из всех», «Апостолу так верил!», «Апостол — предал его?»

Никогда не видел Апостола. Не хочет представать перед своими работниками в своём земном обличии. Но если даже Апостол…

Если даже Геля… Предпочла ему трусливого мальчишку.

Если даже Эвелина не ставит его в известность и сама вершит суд над его слугами…

Джулиан стреляет в него.

Где же его власть? Кто он в собственном государстве?

Да, он может пытать взятого силой человека, может разрушить его, убить. Но заставить его сказать правду, если тот не хочет её сказать, не может. Ни над жертвой нет его власти, ни над рабами. Все делают то, что хотят, они сами власть над собой.

Приступ совсем другой, чем прежде. Не на кого обрушить свою тяжесть, и нет спасения от неё.

Он стрелял. Он убивал. А победы не чувствует.

Расползается вокруг что-то… без названия.

Апостол убит. И Григорий убит. А удовлетворения нет.

Где его власть?

Он не может совладать с собой. Он сейчас погибнет под собственной тяжестью.

Дыба. Окровавленный человек. Подросток с кровавыми ногтями, под которые загнаны иголки. Пальцы как подушки.

Григорий в себя вобрал все его жертвы. Как это могло случиться?

Что делать с мальчишкой, поднявшим бунт? Он сейчас пойдёт убивать своего брата.

Будимиров вдруг спрашивает себя: зачем ему так понадобилась смерть Клепика?

Но зачем-то эта смерть нужна.

Он следит за последним актом падения-возвышения Джулиана.

Всю жизнь был уверен: возвышение — власть над чужой жизнью. Да пусть будет его власть над чужой жизнью!

Последний акт.

А дальше…

Обеими руками Джулиан навёл пляшущий пистолет на Будимирова, выстрелил. Тот упал. И сразу встал. Он или не он? Чёрные мухи залепляют глаза. Сквозь них проступают черты ненавистного лица. Кто же этот бессмертный?! Сам он? Или двойник? Тяжёлые морщины от крыльев носа к углам губ. Не может Властитель оказаться тут! Или он в самом деле бессмертен?!

— Меня нельзя убить, мальчик, — подтверждает Властитель. — Я вечно живой.

Неожиданно около него оказывается Тиля.

— Что ты делаешь?! — кричит она. — Подумай о Боге! До чего ты довёл страну! Я не могу накормить детей. Сколько людей ты погубил?!

Властитель смеётся.

— Я — вызов вашему Богу! Почему он вам не помогает, а помогает мне? Я убью тебя, и он мне ничего не сделает! — Властитель стреляет в Тилю. Тиля падает. Властитель смеётся. — Ну, где твой Бог? Я — вместо Бога!

Джулиан кинулся из цеха прочь.

Как добрался до квартиры, не помнит. Вошёл в комнату и рухнул на измятую им и Конкордией тахту.

Брат был дома.

Ничего не сказал Джулиану, ни о чём не спросил, сидел на стуле обвиснув, лицо — серое.

В настороженном молчании началась ночь.

Чем кончилось побоище, Джулиан не знал. Судя по тому, что никто не явился к ним с радостными вестями, снова победил Властитель со своими «справедливыми». Видно, прибыло подкрепление. Это значит — ни Поля, ни других в живых уже нет.