Женевьева Дорманн - Маленькая ручка

Она слишком поздно обнаружила, до какой степени дорожила самой чахлой растительностью на диких землях, проданных Огюстом. Проданных! Ей казалось, что из-за глупости этого человека она потеряла мерцающие желтые цветки сурепки, цветы шиповника, сплетшиеся с ежевикой, фиолетовые ягоды терна, сентябрьскую морошку, майский боярышник, высокие заросли пурпурной валерьяны, вытягивающиеся на насыпях. Прощайте, морские лилии и синие звезды огуречника! Прощайте, лесные гиацинты, неприкаянный вереск и розовые кусты кровохлебки! Прощайте, дурман и белладонна! Прощайте, кермек и морской камыш! Прощайте, «медвежьи уши» с бархатными листьями, мягкими, как уши кролика. Кстати, эти слово — «кролик», проклятое, ненавистное морякам, которым оно несет столько невзгод, что они не смеют его произносить и называют это животное лишь «зверьком с большими ушами», — это слово она будет повторять до головокружения, до геенны огненной! Кролик! Кролик! Кролик! И пусто потонут все лодки, предательски купленные кровью ее островов!

Огюст ничего не ответил, уверенный в том, что гроза пронесется и с наступлением ночи он сумеет укротить Лазели, по крайней мере утихомирить. Он знал свою буйную женушку, знал, что надо сделать, чтобы она стала нежной, как морская капуста весной. Бояться нечего, у него все козыри на руках.

Но Лазели сдержала слово. Она постелила себе в столовой, чтобы унизить его, чтобы все видели, что она покинула супружескую спальню, она отняла у него возможность говорить, даже перекинуться самыми обычными словами в повседневной жизни. Она даже не смотрела на него. Словно его и не было. Ему казалось, что она проходила сквозь него. Когда он был нужен, она использовала детей: «Скажи твоему отцу, что суп готов… Скажи твоему отцу, что надо принести с лодки газовые баллоны…» И все это у него на глазах, словно он был далеко или его не было вообще. Поначалу дети решили, что это игра, а потом привыкли. Огюст от этого страдал, но в конце концов отказался от мысли снова вернуть расположение жены. Характер у Лазели испортился. Только старший сын, Жан-Мари, был способен выманить ее из гранитной башни, в которой была замурована ее душа. Но Жан-Мари редко бывал дома. Его отправили в пансион в Авранш, где он готовился к выпускным экзаменам. Лазели проталкивала своего ненаглядного в Высшее Военно-Морское училище.

Жан-Мари был похож на мать: длинный, худой и замкнутый мальчик с бледным цветом лица, темными волосами, серыми глазами. Девочки же пошли в Огюста: маленькие крепкие нормандки-хохотушки, белобрысые и с цветом лица как у омара.

Огюст, возвращаясь с рыбалки, все дольше задерживался в трактире «Трюм», куда Лазели больше никогда за ним не приходила. Отныне он мог напиваться вдрызг — ей было все равно. Он часто возвращался затемно, выписывая кренделя, с кирпично-красным лицом. Иногда останавливался под луной и принимался горланить «Жалобу Жана Кеменера», которая раньше приносила ему успех на свадебных обедах. Ветер доносил до самого Порт-Мари обрывки этой грустной истории и припев «На Рекувра-анс…» Свернувшись под одеялами и сгорая со стыда, Лазели слушала своего пьяницу, чей голос раздирал ночную тишину. Она точно знала, где он находился, так как двенадцать куплетов его любимой песни доводили его от трактира «Трюм» до самого дома. Когда он заводил:

Лазели знала, что он вышел на холм у церкви. Толкая калитку сада, он переводил дух и запевал:

Понемногу Огюст тоже привык обращаться к жене только через посредничество кого-нибудь из детей, даже когда был рядом с ней. «Скажи твоей матери, что…» — это придавало странность их общению.

Потом, чтобы еще больше все усложнить, разразилась война. В одно воскресенье в июне 1940 года, когда вся семья была за столом, Лазели обратилась к третьей дочери, Алисе, более смышленой, чем другие, которую она часто выбирала своим представителем:

— Скажи твоему отцу, — начала она, что надо отсюда уезжать. Плохи дела. Фрицы наступают. На маяке говорят, что нас могут отрезать от Гранвиля и Сен-Мало…

Огюст повернулся к своей любимице Элен, старшей сестре Алисы:

— Скажи твоей матери, что мне плевать на фрицев! Они уже были здесь в шестнадцатом. Пленные. Им не привыкать, и нам тоже. Весело им было, когда они здесь увидели пулеметы, две 75-миллиметровки, эскадренные миноносцы и все такое прочее, почему, думаешь? Так просто… Я не уеду! Я не брошу свою лодку!

Глаза Лазели сверкнули. Она нервно схватила руку Алисы и стала ее трясти:

— Скажи твоему отцу, чтоб перестал валять дурака! На этот раз они не будут пленными! Скажи ему, отцу твоему, чтоб послушал немного радио у Муанара, пока там нарезывается, если может!.. Нам есть будет нечего! Фрицы займут форт, захватят наши дома, выставят нас за дверь!.. Они отберут ферму… Мы не сможем больше рыбачить. Фернан с Люсьенной уехали, с детьми, Леон тоже… Остальные долго не задержатся… Что мы с детьми будем делать?

— Скажи твоей матери, — ответил Огюст, — что я фрицев не боюсь!

— Ах, вот как, — сказала Лазели, испепеляя взглядом Алису, словно она ей перечила, — ну что ж, скажи ему, отцу твоему, что я — я уезжаю со всеми вами в Авранш. И не позднее завтрашнего утра!

И Лазели как сказала, так и сделала. На следующее утро она погрузилась с детьми на «Менизу», лодку папаши Ле Тузе, перевозившим в Гранвиль, запихала детей в автобус и помчалась прямо в Авранш, предупредив отца о своем приезде. Огюст несколько дней спустя приехал туда к ней с Жаном-Мари.

Дом, расположенный в городском предместье, был большой богатой виллой, уродливой и просторной, с садом и огородом. Папаша Бетэн построил ее в двадцатых годах в дурном вкусе того времени. Со своими двумя верхними этажами с арочными окнами, четырьмя неоготическими башенками и внушительным крыльцом, она выделялась среди более скромных окрестных строений. Так выделялась, что, когда пришли немцы, они отвели ее под штаб.

Однажды утром явились офицеры с ордером на реквизирование. Их встретила Лазели на верхних ступеньках крыльца. Один из серо-зеленых, казавшийся старшим по чину, щелкнул перед ней каблуками.

— Матам, — сказал он, — мы путем шить в этом томе.

Лазели была одна с детьми, с любопытством толпившимися у входа в дом. Огюст и папаша Бетэн уехали за машиной в соседский гараж.