Женевьева Дорманн - Маленькая ручка

Он взял ее за руку и там, в ресторане, сказал ей, что именно он познакомит ее с Шатобрианом, и ему приятно, что эта радость придет к ней через него, и что она ждала ради этого. И пообещал отвезти ее в Комбур, где и сам ни разу не был. Он знал нынешнего владельца замка, с которым был в приятельских отношениях в Сомюре. Тот часто приглашал его к себе, но Сильвэн так и не нашел времени туда поехать. Может быть, тоже потому, что ему надо было открыть Комбур с Каролиной. Договорились: они поедут вдвоем, без детей, и будут спать под защитой мрачных стен, может быть, в той самой Кошачьей башне, по которой бродит призрак черного кота, спутник духа одного графа Шатобриана, прогуливающегося там со времен крестовых походов, подволакивая деревянную ногу.

Часто Сильвэн укорял себя за то, что посвящает так мало времени Каролине. Ему бы хотелось поехать с ней в путешествие, жить с ней иногда вдвоем, вдалеке от Парижа. Будет ли когда у них время совершить кругосветное путешествие на паруснике, о котором они столько мечтали? Каролина никогда не жаловалась. Она любила Шозе так же, как он, почти так же, как Лазели, чья история ее очаровала, и говорила, что ей достаточно Шозе. Дом Шевире, уже перестроенный родителями Сильвэна, Каролина сделала еще больше и красивее. Она перекрыла крышу, присоединила к кухне пристройку у задней части дома, подняла террасу, обрушивавшуюся со стороны моря, и сделала каменную пристань среди скал, в конце сада, чтобы было удобнее причаливать и отчаливать. Каролина знала в Котантене всех антикваров, старьевщиков и цветочников. Она сажала цветы и деревья на смену поломанным бурей. Она заменила обстановку в комнатах, сама их выкрасила и оклеила обоями за те лета, что провела на Шозе, и дом Шевире стал самым красивым и самым приветливым на острове.

Огюст Шевире, который, как все старики, терпеть не мог, чтобы в его обстановке и привычках что бы там ни было меняли, соглашался со всем, что исходило от Каролины, к которой он питал застенчивое, но безграничное восхищение. Она умела его щадить, спрашивать его мнения или просить совета по работе по дому, которые он ей давал, гордый и довольный, что полезен красавице-жене своего внука. Каролина запрещала себе трогать вещи старика и особенно чердак под коньком крыши, личный музей Огюста, где валялось все, что он любил: его бутылки, вещи Лазели, ее удочки. Он часто там запирался, и было слышно, как скрипит пол под его шагами, а иногда как он бормочет, разговаривая сам с собой. Ни Каролина, ни Сильвэн, ни дети никогда не заходили на чердак.

Когда они узнали об исчезновении Огюста на Менкье, Каролина с плачем бросилась к Сильвэну, а он, борясь с собственными чувствами, утишил ее скорбь, объяснив ей, что исчезновение в море после последнего похода было как раз той смертью, какую пожелал бы себе старый девяносточетырехлетний моряк. Теперь он соединился с Лазели, о которой так горевал, после их короткой совместной жизни, проведенной в ссорах, но и в согласии, как угорь и омар дружно живут в одной норе. Тело Огюста не нашли, несмотря на проведенные поиски, но это почти традиция в семье. Мужчины Шевире не оставляли старые кости земле. Они предпочитали растворяться в волнах, не загромождая больницы и кладбища. Так было с Леоном, прадедом Сильвэна, пропавшего на борту своего «Шари-вари», и с его отцом, Жаном-Мари, взорвавшимся с кораблем в Техас-Сити. Имя Огюста будет вписано среди «погибших в море», между именами отца и сына на почти пустом фамильном склепе, и конечно, сам бы он заключил, что «так сказано в «Руководстве».

Сильвэн, его брат Этьен и Каролина присутствовали на панихиде, заказанной в память Огюста в Гранвиле. С матерью Сильвэна, бывшей в отъезде, связаться не удалось, его сестра Зели жила в Сиднее с мужем-дипломатом, а Пьер, старший, бывший адвокатом, прийти не смог. Все рыбаки с острова были там вместе с семьями, кроме Жан-Пьера Ле Туэ, — он находился еще в больнице с травмой черепа. Даже Коко Муанар потратился на переезд, чтобы почтить память превосходного клиента, каким был Огюст.

После панихиды Шевире угостили островитян в портовом кафе. Там Жоэль Гото и Тентен Гарнерэ, обняв друг друга за плечи, с подъемом и избытком подробностей, свойственными потерпевшим кораблекрушение, рассказали о конце «Фин-Фэс» и исчезновении Огюста. По мнению Жоэля, Огюст наверняка умер, не мучившись, даже не заметив того, ведь он был пьян с самого утра. Тут Коко Муанар все ж таки смущенно опустил голову.

После того чудесного ужина Сильвэн и Каролина вернулись в обнимку, слегка хмельные. Пьянчужка, выписывавший зигзаги посреди бульвара Распайль, встал перед ними и заявил торжественно, но нетвердо:

— Влюбленные, у них… у них все права!

Они рассмеялись.

Ночь была мягкой. Теплое дуновение ветра разносило запах деревьев и цветов по скверу, где окаменелые толстая мадам Бусико и ее добрая подруга уже больше века ласкают своих сироток. Вдалеке темная громада Универмага, увенчанного светом, напоминала лайнер у причала.

Они прошли через тихий дом и в темноте добрались до спальни — любовники, спешащие наконец обняться.

То, что произошло потом, или, вернее, что не произошло, глубоко смутило Сильвэна. Тогда как он весь ужин, не переставая, желал эту женщину, чувствуя себя влюбленным в нее, как никогда, тогда как Каролина, более пылкая и сладострастная после недель воздержания, скользнула к нему в объятия, изобретательная и возбуждающая, вся дерзость и нежность, какой она умела быть, Сильвэн остался недвижим. Провал. Полностью, непоправимо вышел из строя. Никогда, ни с Каролиной, ни с какой другой женщиной он не испытывал такого предательства своего тела, такого унижения. Этот бездеятельный, капризный член, который никакое физическое или умственное поощрение не могло вывести из состояния упадка, глубоко раздосадовал Сильвэна. Он извинился, сетуя на утомительный день, смешение шампанского и бургундского. Притворился, что спит. Каролина не настаивала. Она поцеловала его в плечо, отвернулась и сразу же уснула по-настоящему.

А Сильвэн долгое время лежал с открытыми глазами, вновь и вновь прокручивая в голове свое поражение, встревоженный, несчастный до слез.

У него было смутное ощущение: это наказание за то, что произошло с Дианой. Или же он внезапно состарился. В конце концов, ему скоро сорок… Но мысль о наказании преобладала, а еще больше — мысль о ворожбе против него и Каролины. Снова Диана? Одно только это имя, если подумать, сулило самое худшее. Диана! Как можно наградить своего ребенка таким зловещим именем, которое может только сгустить над его жизнью черные тучи? Диана Артемида, жестокая богиня Луны, красивая и дикая, носящаяся по лесам с дикими зверями и собаками, убивающая своих любовников скорпионами или превращающая их в оленей, чтобы их сожрали ее псы!