Шерли Грау - Стерегущие дом

— Приезжай, — сказал он.

Он стоял и нетерпеливо ждал меня в дверях своей приемной, в пятне солнечного света.

— Зачем надо было ее тащить с собой? — Он кивнул в сторону девочки.

— Джон, для нее удовольствие прокатиться в машине.

— Хорошо, оставь ее с мисс Люси и заходи.

Мардж получила вместо погремушки коробку с канцелярскими скрепками и была оставлена под присмотром мисс Люси; мы вошли в кабинет Джона, где возвышалась пресловутая уродина — дубовая конторка с выдвижной крышкой. Я села в широкое прохладное кожаное кресло, Джон принялся расхаживать взад-вперед по комнате.

— Происходит что-то неладное, — сказал он. — Это чувствуется буквально во всем.

— Я не чувствую.

— Сегодня утром звонил отец… — Он не договорил, и фраза повисла в воздухе.

— Ему что-нибудь известно?

— Он-то допытается, — сказал Джон. — На это он всегда был мастер.

— Слушай, давай рассуждать здраво, — сказала я. — Что может быть неладно?

— А черт его знает.

— Неприятности с налогами?

Он бросил на меня презрительный взгляд и фыркнул, даже не удостоив ответом.

— Любовница?

— Не болтай чепуху.

— Может быть, ты убил кого-нибудь.

— Если хочешь знать, — ровным голосом произнес он, — это каким-то образом связано с тобой.

— Это папочка Джон тебе сообщил?

— Не у него одного впечатление, что с миссис Толливер не все в порядке, — сказал Джон.

— Хм. — Я вспомнила папочку Джона, его близко посаженные голубые глаза, дубленое, морщинистое лицо. — Любовника у меня нет, дети все нормальные, из близких родственников никого не осталось в живых.

— Меня за последние дни спрашивали раз пять. Никто не знает, в чем дело, но все уверены — что-нибудь да есть.

— Что ж, поживем — увидим, нам больше ничего не остается, если и вправду что-то есть, — сказала я. — А то, может, это у тебя просто нервы шалят.

Джон тихо присвистнул сквозь зубы.

— Определенно что-то есть, — сказал он. — Информацию намеренно выдают по капле, а сами тем временем проверяют, чтобы не попасть впросак.

— С какой стати им проверять, если их цель — оболгать тебя?

— На сей раз это не ложь, — угрюмо сказал Джон. — И я бы дорого дал, чтобы узнать, в чем дело.

Окурок, брошенный мимо пепельницы, упал на ковер. Я подобрала его, загасила.

— Ничем, кроме лжи, это быть не может.

Он мгновенно замер на месте, застыл как вкопанный. Он поглядел на меня так, словно видел впервые в жизни, рассматривал как насекомое под микроскопом. Пятнадцать лет мы были мужем и женой, и вот теперь он стоял как истукан и разглядывал меня холодными синими глазами, резкие складки обозначились по углам его рта.

— Ты так уверена? — сказал он.

Я не поверила своим ушам. Сидела как дура, вытаращив глаза, открыла рот и снова закрыла. Я не могла придумать, что сказать.

Через минуту он проговорил:

— Езжай домой, у меня много работы.

Я машинально поднялась. Когда я уже уходила, он негромко сказал:

— Что же ты натворила?

Дверь была открыта, мисс Люси слышала. Глаза под толстыми стеклами очков так и впились в меня.

Зачем он так, пронеслось у меня в голове, зачем он это делает?

Вслух я сказала:

— Спасибо, что приглядели за маленькой. Надеюсь, она вам не очень мешала.

Она улыбнулась одними губами. Влюблена в Джона, вот что, подумала я, а впрочем, должно быть, в штате многие женщины в него влюблены.

— Обедать приедешь? — спросила я.

— Я же тебе говорил, — сказал он. — Я выступаю в Лонгвью.

— Да, верно… Помахай папе ручкой на прощанье. — Я помахала ее пухлой ручкой вверх-вниз. Возле машины оглянулась. Джон — как прежде, когда встречал нас, — стоял в открытых дверях и смотрел, как мы уезжаем. И видел не свою жену со своей младшей дочкой, а нечто темное, чужое, страшное.

Мардж удобно устроилась на сиденье рядом со мной и притихла. Я посмотрелась в зеркальце над ветровым стеклом. Нет, я не изменилась. Такая же, как всегда. Лицо из тех, какие увидишь и забудешь через час. (Вот Джона не забудешь, у него броская внешность: темноволосый, тонкий. Чем-то напоминает монаха, как недавно сообщила мне одна дама в шляпке с цветами.) Никто никогда не говорил мне — может быть, никому просто в голову не приходило, — что я росла невзрачной девочкой. Да и сейчас неказиста. Нет, скорей все-таки миловидна. Русые волосы — не светлые, не темные, заурядного мышиного цвета. Голубые глаза — ни крапчатой черно-синей глубины (как у Джона), ни яркого фарфорового блеска (как у деда); самые обыкновенные глаза, прямые брови. Хорошие зубы, чистая кожа, слегка тронутая загаром. Фигура — хм… Грудь мала, бедра широковаты — фигура матери, да и осанка степенная, я это знала. Оттого я так умела находить общий язык с женщинами. Положительная, домовитая… Я понимала, что хотел сказать Джон: да, я и впрямь идеальная жена для кандидата. Он не ошибся в выборе и дал мне хорошую выучку.

Что же все-таки это за слухи? Ничего, яростно оборвала я себя. Я ничего не сделала. Ничего предосудительного. Правда, взяла себе в мужья не того человека, но об этом никому не может быть известно, кроме меня. А я и сама только что узнала…

Я ехала домой, сколько сотен раз совершала я этот путь. Рядом тараторила, лепетала что-то малышка, но я почти не слышала ее, поглощенная своими горькими думами.

Все они сводились примерно к одному. Джон женился ради карьеры. Был ли у него кто-нибудь до меня? Не та ли девушка, с которой ему предстояло свидание, когда мы только познакомились? Он отменил свидание, чтобы повезти меня обедать в тот первый день. Вспоминал ли он ее, эту девушку, от которой отказался потому, что я имела возможность дать ему больше? Я предложила за него более высокую цену — вот так, в открытую. Стоит вспомнить все эти долгие весенние вечера, что мы просиживали в моей машине. Не признаваясь себе, я все время вела молчаливую борьбу с неведомой соперницей, без слов перечисляя: а со мной ты получишь и то, и это…

Я не обманывалась тогда, что там лукавить. Просто не придавала этому значения. Совершенно искренне. Казалось, так и должно быть. А вот теперь больше не казалось. Так случается, когда задумаешься. Западет в голову мысль, и ее уже не отгонишь на прежнее безопасное расстояние. В ней нет ничего нового, но теперь она причиняет боль. А до сих пор не причиняла.

«Ты так уверена? Что ты натворила?..» У Джона никогда не вырвались бы эти слова, не будь он зол и встревожен. Но они сказаны, и от этого никуда не денешься. Наивный карточный домик — до смешного наивный, в сущности, — рухнул. Джон больше не муж, которого я люблю, просто человек, за которого я вышла замуж. Если вдуматься, уже и то поразительно, что все это продержалось пятнадцать долгих лет.

Так же, как у моей матери, только у нее это тянулось не так долго. Все рано или поздно кончается, сказала я себе, подъезжая к дому, и к нам сбежались собаки, пачкая грязными лапами крылья машины.