Роуз Шепард - Любовь плохой женщины

Примерочные комнаты не предоставляли ни места, ни уединения, их заполняли порхающие локти и химический аромат дезодорантов. Скромные и вежливые сотрудницы магазина не умоляли Наоми позвать их, если понадобится помощь. Серое платье, которое она надела на себя, было сшито из какой-то грубой ткани, оно не было искусно скроено, не было аккуратно пошито, как кроились и шились платья от дизайнеров. Но какого черта! Смотрелось оно не так уж плохо. Правда, сквозь ткань проступали тазовые кости — как упрек ей за излишнюю потерю веса, но в этом не было вины производителя. А вот цена на этикетке стала настоящим откровением.

— Я бы хотела в этом уйти, — обратилась Наоми к девушке, чьей работой, похоже, было надзирать за процессом примерки.

Сначала за платье надо заплатить, равнодушно сообщила девушка. Снять защитные тэги. Она была необыкновенно красивой, эта молодая продавщица, примерно того же роста, что и Наоми, и тех же размеров, но в ней ощущалось больше силы и энергии. Она была чернокожей, а точнее, размышляла Наоми, с завистью разглядывая глянцевые щеки, золотистокожей. Белая кожа никогда не бывает такой великолепной, думала она.

Наоми присоединилась к шаркающей ногами очереди и, расставшись со смехотворно малой суммой, получила свое платье обратно — небрежно свернутое и уложенное в пакет.

Бормоча смиренные извинения за свое странное поведение и невнятные объяснения, она снова скользнула в примерочную и торопливо натянула на себя новое платье.

Клетчатая юбка от Феррагамо и черный свитер отправились в пакет. Золотистокожей девушке не хватило бы и месячной зарплаты, чтобы купить такие наряды.

— Держите, — сказала Наоми, выходя из-за занавески, встрепанная после переодеваний. Она сунула в руки опешившей продавщицы пакет со своими вещами и выбежала из магазина.

Если бы кто-нибудь спросил у Наоми Маркхем, как добраться от Оксфорд-стрит до Фулхема, то она ответила бы: «Солнышко, возьми такси». Теперь она еще смогла бы добавить: «Или сядь на электричку линии «Виктория», на Виктория-стэйшн пересядь на линию «Дистрикт» (Уимблдонской ветки) и поезжай до станции Фулхем-Бродвей. Это просто».

В наступившей темноте Алекс сначала не мог разобрать, что за сумки или пакеты были свалены на ступеньках перед входом в его дом. Однако, сделав шаг назад, забрав с собой свою тень, пропустив вперед луч грязно-желтого света от уличного фонаря, он увидел, что на его неуютном крыльце скорчилась человеческая фигура. А приглядевшись поближе, увидев молочную кожу, блестящие белки глаз, он понял.

И он ощутил даже не боль, а мощный удар, оглушительный взрыв эмоций в груди, от которого у него перехватило дыхание. Но придя в себя немного, он спросил небрежным тоном, голосом, который дрожал лишь самую малость:

— И что ты здесь делаешь?

Как долго она ждала? Наоми не могла бы сказать. Казалось, темнота уже несколько часов назад выползла из щелей в асфальте, медленно вскарабкалась вверх по стенам, но небо было светлым до последнего мгновения. Она промерзла до костей (лондонские парки могут-таки проснуться в великолепной глазури инея). Или это от страха зубы так звонко стучали у нее внутри черепа?

Она страшилась его прихода — страшилась больше, чем если бы он вообще не появился. Может, он встречается с кем-то — с какой-нибудь юной девочкой. Может, он вернется очень нескоро. А может, он придет вместе со своей новой девушкой. И как тогда Наоми будет выглядеть, сидя на крыльце под дверью? Какой жалкий вид у нее тогда будет!

Наоми была очень хороша в том, что теперь называется «самый неблагоприятный сценарий»: она мастерски придумывала наиболее плачевные варианты развития событий. И так живо стояла перед ее глазами нарисованная ею же картина, в которой Алекс склонялся над ней и смеялся, держа руку на плече восемнадцатилетней красавицы, что когда он действительно появился, то Наоми забилась в угол и не могла произнести ни слова.

Потом она пришла в себя и произнесла, заимствуя у Алекса нейтральный, разговорный тон, хотя это и потребовало определенного напряжения голосовых связок:

— Мне предложили работу. Я хотела, чтобы ты знал.

— Что-нибудь хорошее?

— Ну, как сказать… Для начала двести тысяч.

— А, понятно.

— Я отказалась.

— Что ж, наверное, ты поступила правильно. Э-э… так что ты тут делаешь, Наоми?

— Я только подумала… — Она протянула руку, и Алекс услужливо помог ей встать на ноги. Их разделяло всего несколько дюймов, ее лицо было поднято к его лицу. Его дыхание обвевало ее щеки, а она всматривалась в его черты, ища указание на его чувства, и она могла бы умереть, просто умереть от любви к нему. — Я почувствовала, — говорила она, а слезы делали ужасные вещи с ее тушью. — То есть мне показалось, что это было бы единственно верно. Я вспомнила, что тот кирпич для курицы был подарен нам обоим.

— Приезжай-ка ты на Новый год ко мне, — решила Элли, проглатывая очередной пончик и слизывая кристаллы сахара с пальцев, — ты, несчастная, одинокая, доведенная до отчаяния женщина. Мы не можем допустить, чтобы ты куксилась дома одна, никому не нужная, под бой часов. «Побольше кружки приготовь и доверху налей» — а, что ты на это скажешь? «Мы пьем за старую любовь, за дружбу прежних дней!» [59] Отрывки из песни «Старая дружба» Роберта Бернса в переводе С. Маршака. И устроим танцы под звон курантов «Биг Бена».

— Я не одинокая, — возразила Кейт, которая раздраженно слонялась по комнате. Наконец она плюхнулась на диван, потянулась к заварному чайнику, но тут же отпрянула при виде собственного большеносого, угрюмого лица, отразившегося на шоколадной глазури чайника. — И не собираюсь впадать в отчаяние, хотя все равно спасибо. Все эти новогодние мероприятия — абсолютная бессмыслица. Очередная выдумка, чтобы не так грустно было жить, если хочешь знать мое искреннее мнение.

— Не хочу. У меня достаточно своих мнений, искренних и не очень. Некоторые даже считают, что у меня их слишком много. Нет, мы организуем классную вечеринку, — продолжала Элли, отмахиваясь от возражений Кейт. — И вообще, я думаю пригласить всю нашу компашку. Старых приятельниц. Это будет ночь сближения, закапывания топоров войны. И заодно отметим мое новоселье, это ведь первая гулянка в Шлосс-Шарп со времени ремонта. Может, стоит пригласить и моего горе-уборщика Тревора. Пусть он и не очень привлекателен с дерматологической точки зрения и не может похвастаться художественным талантом (ему бы придерживаться более авангардного направления — делать гипсовые слепки дыр, проделанных мочой в снегу, например, — а не упрямо изводить краски), зато новосельем я обязана именно ему.