Роуз Шепард - Любовь плохой женщины

— Ты ведь знаешь ее. Иногда она дает очень разумные советы.

— Иногда. А в остальное время она ведет себя как старая кошелка, — заметил он шутливо, и от улыбки каждая черточка его лица сместилась вправо. — Сначала ответь себе на один вопрос: а не станет ли от ее помощи только хуже?

Алекс не был красивым (хотя Кейт не могла бы объяснить почему), но при этом был настолько обаятелен и симпатичен, что она не смогла удержаться и крепко сжала его загорелый локоть, обхватила бицепс, видневшийся из-под рукава футболки, а потом прикоснулась губами к плечу и вдохнула через влажную, пахнущую стиральным порошком ткань его сладкий, теплый аромат.

— Такой риск существует.

— Все будет зависеть от ее настроения.

— Именно.

Они с Алексом так хорошо понимали друг друга, между ними установились такие открытые, честные отношения. Оценивая прожитое, эти отношения Кейт считала своим наивысшим достижением.

— А ты не уступишь Наоми свою комнату? — Она просительно посмотрела на Алекса. — Может, поспишь в гостевой одну ночь? Или две? Не знаю ее планов — надолго ли она почтила нас своим присутствием.

— Ну конечно, — ответил он, поколебавшись всего какую-то долю секунды. Как и все люди, он тоже испытывал недовольство и досаду, но при этом у него была способность немедленно справляться с этими чувствами. И потом он не вспоминал ни о своей щедрости, ни о людях, которые злоупотребили ею. В отличие от Кейт, он ни на кого не держал зла. — Смотри-ка, чайник сейчас взорвется. Давай я заварю чай, а ты пока иди выражать соболезнования.

— Нет, ты иди, а я займусь чаем. Побудь для Наоми жилеткой — хотя бы пять минут. Поболтай с ней, посиди рядом, повытирай слезы. Составь ей компанию. Утешь ее. Завладей ее мягкой ручкой и позволь ее гневу вылиться наружу. Проследи, чтобы она не вскрыла себе вены. Она ведь так любит разводить мелодраму.

— Да уж.

Алекс не спеша направился в сторону гостиной. Кейт достала старинное, с растительным рисунком блюдо, покрытое паутинкой трещин, и стала перекладывать туда печенье, а сама прислушивалась к его бодрому приветствию, к низкому голосу с успокаивающими интонациями и к ответному нытью Наоми.

Чуть позже Кейт подошла к телефону, сняла трубку, положила ее обратно, снова сняла ее — и снова положила обратно. Ей очень хотелось призвать подкрепление в лице Элли, которая (при соответствующем настрое, разумеется) в подобных ситуациях проявляла недюжинную выдержку.

С другой стороны, она порою бывала слишком жесткой, слишком категоричной, слишком резкой. Словом, Элейн Шарп иногда вела себя как… как Элейн Шарп.

Джеральдин Горст, в девичестве Гарви, королевой восседала в жалобно поскрипывающем шезлонге. Тень от рододендронов, в которой Джеральдин пряталась от неумолимо наступающего солнца, становилась все короче.

Она не очень-то любила жару. Вчера, угощая на кухне миссис Тигни кофе и изо всех сил пытаясь держаться со своей гостьей как с ровней, Джеральдин так и сказала, чтобы поддержать разговор. Она так и сказала, обращаясь к джинсовой спине Кейт, пока та копалась в клумбе с розами. Она так и сказала мойщику окон, запрокинув голову назад, чтобы ее голос достиг верха гибкой лестницы, подвешенной к кирпичной стене Копперфилдса — ее внушительного дома в Суррее. («Я не очень-то люблю жару», — услышал он, приступая к фронтону.) И сегодня утром Джеральдин то же самое сказала кассирше в «Маркс энд Спенсер». Девушка на секунду отвлеклась от складывания белой воздушной нейлоновой сорочки, подняла голову и через ряды ярких блузок и купальников посмотрела в направлении выхода из магазина, еле видного из ее отдела. Наверное, в среде флуоресцентного освещения, кондиционеров и приглушенных голосов о прелестях лета можно было только догадываться.

То, что для одной женщины было идеальным английским полднем, для другой являлось сущим адом. Джеральдин казалось, что и сам день был окутан жарой, завернут в зной как в дополнительный слой одежды. Обмахиваясь, Джеральдин удрученно качала головой.

Пылающий июнь. Невыносимо было даже думать о том, как он проникал во все многочисленные поры на ее теле. Он крал у нее силы, он превращал ее в кусок зрелого бри, так что она вытекала из сандалий и из рукавов хлопчатобумажного платья.

А тут еще, явно с целью усугубить мучения Джеральдин, к ее лицу подлетело какое-то насекомое в желточерную полоску с прозрачными крыльями, похожее на детеныша осы (а бывают ли у ос детеныши, или осы появляются сразу готовыми, из какого-нибудь отвратительного хранилища куколок?). Ее попытки прихлопнуть насекомое ничем не увенчались, и она недовольно надула губы. В этот акр зелени вкладывались огромные средства, но Джеральдин считала, что отдача была несоизмеримо мала, и сознание этого несоответствия ужасно мучило ее. (Над тем, что вся жизнь в принципе такова — ничто и никогда не оплачивается сполна, — она предпочитала не задумываться.)

Только в те редкие воскресенья, когда она открывала свой прекрасно благоустроенный сад для общественного доступа — когда приезжали люди, чтобы бродить повсюду, охать и ахать над африканскими тюльпанами, выпрашивать черенки «Комтес де Бушо» [1] Сорт клематиса. — Здесь и далее примеч. пер. и восхвалять до небес Pelargonium х hortorum [2] Пеларгония зональная. , когда блестящие, припаркованные бампер к бамперу «воксхоллы», «вольво», «БМВ» и «саабы» не вмещались на гравийной подъездной дорожке и выплескивались на улицу, — только тогда сад стоил своих затрат. А в основном, как, например, сейчас, Джеральдин склонялась к мысли, что расценки Кейт были скорее высокими, чем низкими. Можно даже сказать, грабительскими, право слово.

Джеральдин всегда была очень щедрой, очень бескорыстной по отношению к Кейт, считая себя — такая уж она мягкосердечная! — в какой-то степени ответственной за подругу. «Ведь это я познакомила Кейт с Дэвидом…» — это был первый, пусть не очень внятный, довод. «В конце концов, Кейт — член семьи», — таким был довод номер два. Но любые обязательства должны иметь границы. И существует риск сделать или дать слишком много. А Кейт, и с этим согласны были и Элли, и Наоми, пользовалась этим; она имела склонность к излишней зависимости, и потакать этому не следовало — для ее же блага.

Джеральдин закрыла глаза и прислушалась к плеску, доносившемуся со стороны бассейна, к голосам ссорящихся детей: Люси и Доминик вечно задирали друг друга. И вот самодовольное шлепанье резиновых подошв и неприятный химический запах хлорки сообщили о приближении Люси.

— Мам.

— Да, — отозвалась Джеральдин. Ее ладонь, прикрывающая глаза от солнца, рамкой охватывала фигуру четырнадцатилетней девочки, пухлой, как персик, в сплошном купальнике, еле вмещавшем созревающие формы (на груди буйно цвели экзотические растения). — В чем дело?