Наталья Сафронова - Лабиринты любви

Сейчас ночь, он спит. Я сижу на кухне, слез у меня уже нет, голова болит, мысли — ни одной. У Джульетты хоть монах был, с которым она могла посоветоваться, а я совсем одна. Гошенька, милый мой, держись, пожалуйста! Опять все из-за меня. Ты же ни в чем не виноват. Я должна тебя выручить. Если бы сказала тебе тогда правду, то ты, может, что-нибудь придумал бы, а теперь все пропало. Его там бьют, наверное. Надо Лидии Федоровне позвонить, может, она у него была? Только не из дома, наверняка слушают. Ей-то каково! Она ко мне так хорошо отнеслась, а я ей сына в тюрьму посадила. Главное — его освободить. Остальное неважно.

09.08

Он куда-то улетал. Вернулся черный от загара и злой. Еле добилась от него, чтобы он организовал свидание, сказала, что я согласна на его условия, но только после того, как увижу, что Гошу отпустили. Он мне без всякого интереса говорит: «Попробую, но уж очень сейчас это все не вовремя. Ладно, из дома не уходи, сиди жди звонка. Когда позвоню, не знаю. Ты потом езжай в Бутырку, это на Новослободской, дежурному скажешь, что на свидание. Возьми с собой сигареты попроще, отдашь конвою».

11.08

Я видела его. Нос сломан. Сам он тоже. Глаза измученные, испуганные. Я сказала все так, как велел отец, спросила: согласен? Он так обреченно вздохнул и ответил: «Ну разумеется». Он отказался от меня, от нашего счастья, от наших детей! После этого его сразу увели. Я загадала: если оглянется, значит, любит. Но он не оглянулся. Все кончено. Я не могу пока сделать того, что хочу больше всего. Мне надо убедиться, что они его выпустили, а потом я свободна. К отцу я не вернусь и не трону его из-за мамы, а собой могу распоряжаться.

13.08

Я каждый день хожу к Бутырке, уже знаю, когда у них отпускают. Моего нет.

14.08

Опять не отпустили. Шла обратно к метро и на столбе увидела старую афишу «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», студия Вячеслава Гордевского. Как давно это было! Как давно я летала в стае. Помнят ли меня ребята и В.М.? Может, я им не наврежу, если к ним зайду. На афише был адрес какого-то ДК, видно, опять проблемы с помещением. Попробую найти, может, дадут напоследок на сцену выйти той чайке с перебитым крылом, у которой нет уже ничего, даже желания летать. Шла, повторяла роль, и голова и тело, кажется, все помнят, но помнят ли меня?

16.08

Отца не вижу. Гошу все еще держат. Мне сказали, что лучше всего передачи передавать, если принимают, значит, еще сидит. Сегодня приняли. Студию я нашла легко. Меня узнали, особенно не расспрашивали. Лето, народу немного, но они репетируют каждый день, готовятся к поездке на Авиньонский фестиваль во Францию. В.М. меня даже к репетиции допустил. С ним время летит быстрее, мне легче ждать. Пусть это будет моя скала, куда я присела на краешек перед последним полетом.

17.08

Гошу не выпустили. Была в студии. Отца дома по-прежнему нет.

18.08

Он на свободе! Видела своими глазами, как он вышел из ворот, вздохнул и пошел к метро. Каким чудом я удержалась и не бросилась к нему, не знаю. На меня столбняк нашел. А потом я поехала к его дому, хотела еще разок хоть издали увидеть, но испугалась, что не удержусь, и поехала в студию, там и переночевала, на декорациях.

19.08

Днем вышла на улицу. Город не узнать. Кругом пусто, танки, народ только кучами ходит. Что-то случилось. Я помчалась к Гошиному дому, вдруг его опять заберут. За трансформаторной будкой меня заметила Лидия Федоровна и быстро завела в какую-то квартиру в их доме, в 5-м подъезде. Дверь закрыла, да как начала меня молча какой-то сумкой лупить, потом руками, я думала, она меня задушит. А потом села и разрыдалась, я тоже. Ревели мы долго, и обе о Гошеньке. Потом она сквозь слезы говорит: «Бедный мой мальчик, ты его совсем не любишь, опять пришла, чтоб его подвести, а он из-за тебя такую муку принял!» Ну тут меня прорвало, и я ей все выложила и про отца, и про то, как я Гошу люблю и что боюсь, что не выдержу и наврежу ему опять, поэтому и решила посмотреть на него в последний раз и улететь. Лидия Федоровна успокоилась, задумалась, а потом говорит: «Грех такой на душу брать не буду и тебе не дам, а вот улететь тебе и вправду надо». Мы долго перебирали разные варианты и решили, что надо попробовать улететь со студийцами во Францию. Домой не вернусь. Она заменила мне смертную казнь пожизненным заключением без моего любимого. Во всем виновата я сама, мне и нести это бремя самой. Я люблю его так сильно, что ради этого…

Конец августа. Я не помню, какое число, не помню, какой день, я не вижу, что я пишу, потому что слезы текут из глаз все время. «Я его никогда не забуду, я его никогда не увижу…» Мы были на этом спектакле вместе, и, тысячу раз вспоминая мою любовь, его глаза, его голос, я истекаю слезами. Они высыхают только на сцене, но после спектакля грим смываю слезами.

7.09

Завтра все возвращаются в Москву, фестиваль, гастроли — все кончено. Моя стая улетает, а я остаюсь одинокой чайкой на этом берегу. Мне нельзя вернуться. Я невозвращенка. Я предупредила В.М., чтобы он был готов к неприятностям, извинилась. Он ничем меня не упрекнул, дал несколько адресов в Италии и во Франции на крайний случай, потом мы пошли к ребятам. Я не хотела им говорить, но они и так все поняли. Отдали мне деньги, какие оставались, Женька вручил свой нейлоновый спальник, девчонки бельишко, косметику, майки отдали, Наташка свой рюкзак освободила. Я собралась, попрощалась без единой слезинки и ушла, чтобы до утра не откладывать. Светает. Буду учиться летать одна.

17.10

«Я одинокий странник, я неприкаянный изгнанник, бреду зачем-то по земле» — не помню чьи, но эти строчки все время крутятся у меня в голове. Дорога моя не кончается, потому что мне некуда идти. Стараюсь спать, где удается, хоть во сне можно повидаться с Гошей. Он мне часто снится, любимый мой, видно, тоже скучает. Наша любовь во сне стала еще свободнее, полнее, мне часто грезятся его ласки и теперь мне нечего бояться. Он ничего никогда не узнает, а я ему ничем больше навредить не смогу. Вот такая у нас получилась счастливая любовь.

29.10

Я стала совсем бродяжкой. Вещей мало осталось, денег почти не бывает. Таскаю с собой всегда только мамину клепаную куртку, эти тетрадки да спальник. Больше в рюкзаке вроде ничего и нет существенного. Пока тепло, с ночевкой проблем нет. Прованс сытый, равнодушный, но не вредный. Прокормиться можно, но к холодам надо подаваться в Париж, искать постоянное пристанище, работу. Я, как птица, стала чувствовать осеннюю тревогу.

07.11

Праздник нашей революции встречаю, как положено пролетариату, в нищете. Ночую под мостом на Glacier. Стала все чаще вспоминать КК, мне очень не хватает его песен, он наверняка уже новые альбомы выпустил, а я все твержу его «Красное на черном»: «Награждают сердцами птиц тех, кто помнит дорогу наверх и стремится броситься вниз». Сейчас это опять обо мне.