Джоанна Троллоп - Любовь без границ

— Ага!

— В каком смысле «ага»?

— «Ага» в смысле «попался, который кусался». Ты наивно полагал, что весь мир будет крутиться исключительно вокруг твоих проблем, ан нет, оказалось, что каждый наивно полагает то же самое, и как же это некстати!

— Ну, Джулия!

— Но это правда!

Хью ответил не сразу, разрываясь между острым желанием продолжить разговор и еще более острым желанием не доводить дело до ссоры. Джулия снова изменилась, и эта новая ее версия не собиралась с ним миндальничать.

— Я тут подумал…

— Да что ты говоришь!

— …что настало время повидаться с мальчиками. Может, я подъеду в субботу?

— Не выйдет. В субботу я на редактуре.

— И в воскресенье?

— Нет, в воскресенье я дома.

— Тогда в обед?

— Лучше после обеда, в три.

— А что, на обед кто-то приходит? — сразу насторожился он.

— Почему сразу приходит! Что за удовольствие возиться с воскресным обедом, если всю субботу вкалывал как проклятый?

Очень хотелось спросить, насладилась ли Джулия ужином в ресторане и было ли что после ужина, а главное, с кем все это было, однако не следовало искушать судьбу.

— Правда, я много думал в последнее время…

— Сейчас не об этом, — перебила Джулия. — Сейчас важнее Кейт и Джосс. Я сказала, что приеду. Стоит?

Он подумал: «Еще как стоит!» — а вслух сказал:

— Нет, это лишнее. Мы уж как-нибудь справимся. Пару дней все равно ничего нельзя будет предпринять насчет Кейт, а Джосс… Джосс придет в себя, как только появится Джеймс.

— Я ему позвоню завтра утром. К тому времени, думаю, он в любом случае уже будет знать. А с тобой увидимся в воскресенье.

— Буду ждать, — сказал Хью.

Даже на таком расстоянии Джулия сумела расслышать в его голосе нотку искреннего чувства и сделала усилие, чтобы вложить что-то подобное в свой собственный.

— Доброй ночи! Передай всем привет и… и сочувствие.

Положив трубку, она поставила локти на кухонную стойку и долго сидела, спрятав лицо в ладони, пытаясь представить себе, как все происходило с Кейт — с чего началось и как дошло до побоев. Ведь если она не сумеет достаточно живо представить себе эту сцену, то не сумеет и по-настоящему посочувствовать, а это необходимо, это что-то вроде долга перед несчастной, беззащитной, униженной и оскорбленной Кейт, что-то вроде искупления за первоначальную настороженность и за недавнюю уверенность, что ее бунт был всего лишь бегством от всякой ответственности, обдуманной попыткой подстроиться под стандарты более легкой, богемной жизни. «Теперь ясно, — думала Джулия, — как сильно я ошибалась. Даже не самый благородный бунт — это крик души и рывок к свободе. Теперь это ясно как день, хотя, быть может, я предпочла бы и дальше оставаться в неведении, если вспомнить, чего мне стоило это знание».

Что-то вроде этого она сказала за ужином Робу Шиннеру, а он ответил, что лучше всего об этом высказался Уильям Блейк: что мудрость продается на самом безрадостном из рынков, куда никто не идет по доброй воле. Помнится, ее поразило, до какой степени это в самом деле точное высказывание.

Это был, пожалуй, наилучший момент ужина с Робом Шиннером. Вне круга профессиональной деятельности режиссер был гораздо скучнее — эдакий махровый мещанин, лучшее в котором пробуждалось только с приливом адреналина. Ресторан, куда он повел Джулию, был из самых модных и дорогих, меню не оставляло желать лучшего, кавалер прилагал определенные усилия: безбожно льстил и всячески к ней подкатывался — но в конечном счете все это нагоняло только скуку. Ни разу за весь вечер ей не захотелось искренне рассмеяться, все было до тошноты предсказуемо, даже момент, когда вместо скромного поцелуя на прощание Роб впился в губы Джулии долгим и слюнявым. Тогда уж точно стало не до смеха (по правде сказать, ее чуть не вывернуло), и улеглась она с чувством, что ее распирает от пищи, напитков и зеленой тоски. Заснуть долго не удавалось. Мысли все время возвращались к изречению Уильяма Блейка, и как ни пыталась Джулия перевести их в более приятное русло, они все больше пропитывались старой доброй депрессией. «Нелепо переворачивать подушку, когда сон не приходит, — от этого она не станет удобнее. Но все это делают, — уныло размышляла она. — Нелепо думать, что разочарование — плата за ошибки. Но все так думают. А ведь на самом деле чувство разочарования — часть человеческой натуры. Оно таится в каждом из нас, и нельзя, ни в коем случае нельзя давать ему волю. Кейт не совладала с ним, и оно ее поглотило…»

…Подняв голову, Джулия окинула взглядом кухню. На пробковом стенде у двери были приколоты самые свежие рисунки Джорджа и Эдварда, сделанные на уроках рисования в детском саду: сплошные корабли, самолеты и автомобили. «В данный момент они не способны рисовать людей, — объяснила Фредерика, многозначительно поджимая губы. — Просто не в состоянии. Вы меня понимаете? Я не могу настаивать, это было бы непедагогично. Вы меня понимаете?»

— О да, я понимаю, — вслух сказала Джулия, не сводя взгляда с рисунков. — Даже лучше, чем вы можете себе представить, и, пожалуй, куда больше, чем понимаете вы сама и вам подобные. Вот что я сделаю: предложу рисовать для папы, который придет в воскресенье. Пусть нарисуют… — подумав, она улыбнулась, — пусть нарисуют меня!

Она снова сняла трубку и на этот раз набрала телефон Мэнсфилд-Хауса. Гудки продолжались очень долго, но наконец кто-то все же подошел.

— Мэнсфилд-Хаус, — сказал голос, полный безмерной усталости.

— Линда?

— Нет, Джейнис, — едва промямлили в ответ.

— Меня зовут Джулия Хантер, — раздельно и внятно объяснила Джулия. — Я насчет Кейт Бейн.

— Сейчас посмотрю, где она…

— Нет-нет! — поспешно сказала Джулия. — Не затрудняйтесь. Просто скажите ей, что я звонила.

Джеймс заверил Джосс. что останется с ней, пока она не уснет, и это был в своем роде подвиг — комната (по ее же собственному настоянию) не имела другой мебели, кроме комода и кровати. Пришлось как-то утраиваться на сиденье в стиле модерн. Это было даже и не сиденье, а просто мешок, набитый обрезками полистирола, который следовало уминать до приемлемой формы. Прежде Джеймсу не приходилось этим заниматься, и он убедился, что это не так-то просто. Мешок сопротивлялся, как живой, перекатывая свои внутренности так ловко, что они или сбивались в неподатливые выпуклости, или уезжали в сторону, буквально вываливая «седока» на пол. Джеймс понемногу раздражался, с каким-то даже облегчением понимая, что это самое подходящее настроение в сложившейся ситуации. Косясь на неподвижную фигуру на кровати, он думал, что наконец понимает, что чувствует к этой девочке.

Увы, только с этим и удалось до конца разобраться. Все остальное (даже то, что прежде выглядело простым и ясным) усложнилось и запуталось.