Анна Климова - Ангелы не плачут

Галя, чувствуя странную, всепоглощающую тоску, обняла ее колени.

— Мне в то время казалось, что я на грани помешательства. Не дай Бог кому-то потерять своего ребенка. Он ведь только набрался сил, только расцветал и мужал, — сквозь слезы улыбнулась Зоя Даниловна. — Я любила наблюдать, как он превращается в мужчину. Я воспитывала в нем мужской дух, а это стоило трудов, так как он рос без отца. Иногда притворялась слабее, чем была на самом деле. Почти никогда не вмешивалась в его жизнь… И все закончилось так… так страшно. Я и не заметила, как он начал встречаться с… твоей матерью. Я не думала, что они зайдут так далеко. Они ведь были еще детьми! Сущими детьми…

— А как же фотографии? — спросила Галя, глядя на нее мокрыми от слез глазами. — Свадебные фотографии, которые у нас есть. Они там взрослые.

— Это не они. Это фотографии моих очень давних приятелей.

— Зачем, бабушка? Зачем ты это сделала?

— Мне хотелось уберечь тебя от ненужных мыслей и ненужных догадок. Ведь твои родители были так молоды. Они не состояли в браке. К тому же твоя мать бросила тебя.

— У тебя есть настоящие фотографии? Их фотографии?

После паузы Зоя Даниловна вытерла слезы и сказала:

— Есть. В основном сына.

— А мамы?

— Она есть на одном общем снимке. Они куда-то вместе отправились в поход.

— Покажи мне их, — умоляюще попросила Галя.

Зоя Даниловна встала, подошла к большому комоду и отперла нижний ящик. Там лежали коробки с альбомами и пачки фотографий.

Впервые Галя увидела красивого стройного юношу, который был ее отцом. У него были длинные темные волосы, смешные клеши и темная щеточка пробивавшихся усов. Вот он на лыжах, вот у костра с друзьями, вот в пионерском галстуке, а вот с цветами и портфелем — первый класс.

— Это она, — сказала Зоя Даниловна, указывая на девушку, стоявшую рядом с отцом и с улыбкой смотревшую в камеру. Ее косы лежали поверх простенькой кофточки, какие тогда носили все. Ясный, открытый взгляд, легкие белокурые кучеряшки челки, щечки с ямочками.

— Как ее звали? — спросила Галя, не в силах справиться с подступающим к горлу горьким комом.

— Кажется, Валентина.

— А фамилия?

— Я не помню.

Но Галя чувствовала, что бабушка врала, теперь, вероятно, уже жалея о своей откровенности.

Как бы оправдываясь, Зоя Даниловна продолжила:

— С тех пор прошло 26 лет. Я постаралась все забыть. Забыть и жить для тебя. Ты стала моим ребенком. Ты и есть мой ребенок. Я имею на это право после того, как жестоко со мной обошлась судьба… и твоя мать. Они обе отняли у меня сына, заставили страдать, мучиться…

— И ты вычеркнула их всех из моей жизни, — констатировала Галя.

— Только ради тебя, деточка. Только ради тебя.

— Ради меня? А не ради себя? Одного человека нельзя заменить другим. И нельзя отнимать то, что тебе не принадлежит. Они мои родители, бабушка. Они мои родители! Я бы не стала их стыдиться, что-то скрывать и прятать, словно… поношенные, разбросанные повсюду вещи при появлении нежданных гостей.

— Ты ничего не понимаешь в жизни, деточка.

— Я понимаю достаточно, чтобы быть уверенной в том, что ты поступила нечестно по отношению ко мне… и к ним, — Галя потрясла фотографиями.

— А ты разве честно поступаешь, когда говоришь мне все это? — снова воскликнула Зоя Даниловна. — Мне! Которая пожертвовала молодостью ради тебя, которая ночей не спала, возилась с пеленками-распашонками, мучилась из-за твоих болезней. Каково мне теперь видеть, как ты умиляешься и льешь слезы над фотографией этой… маленькой негодницы, только и удосужившейся произвести тебя на свет и бросить в роддоме? Каково мне, я тебя спрашиваю?! Даже если я сделала что-то не так, разве моя вина больше, чем ее?

— Бабуля, я не говорю о чьей-то вине! Ты для меня самый родной в этом мире человек. Но нельзя делать из людей марионеток и подвязывать их на ниточках собственных прихотей. Я не знаю, что тогда случилось между всеми вами, но это не повод играть с моей судьбой. Знаешь, теперь я думаю, что было бы, если бы ты меня не пожалела тогда, 25 лет назад? Просто взглянула бы, потрепала за щечку и положила бы рядом дешевенькую игрушку? Но ты вспомнила о своем одиночестве. Это решило дело. А потом ты посчитала, что мне незачем знать о грязном белье семьи, и затолкала его подальше, показав вместо родителей свадебные фотографии чужих мне людей. А ведь я всю свою жизнь смотрела на них и говорила: «Это мои родители». Я думала о них, как о своих родителях. Я мечтала: что было бы, если бы они были рядом? Вероятно, говорила я себе, мы вместе ходили бы в парк кататься на каруселях, гуляли, ели бы мороженое, смеялись… Мы могли бы, думала я, делать тысячу интересных вещей вместе, так же, как и другие семьи. Мне снилась моя мама. Во сне я чувствовала, как она меня обнимала, как ласково гладила по голове. И всегда я видела их, этих чужих людей! По крайней мере, поселила их лица в своем сердце. Это было! Но я тебе не говорила, чтобы ты не шикнула на меня, как всегда делала, когда речь заходила на эту тему. Ты всегда обижалась, сетовала притворно, что я тебя не люблю, а я плакала, убеждая, что это не так. И это было, бабушка!

— Господи, я уже думала, что она оставила меня в покое! — простонала Зоя Даниловна, хватаясь за виски. — Я думала, что она уже никогда не возникнет в моей жизни!

— Почему ты ее так ненавидишь? Почему? — тихо спросила Галя. — Ведь не из-за того, что она меня бросила. Это началось еще раньше. Правда?

Зоя Даниловна, всегда державшая марку и подчеркивавшая, что женщине столько лет, на сколько она выглядит, теперь выглядела намного старше своих 62. Но в ее глазах появился почти фанатичный огонь, от которого Гале стало страшно.

— У меня нет желания обсуждать это с тобой. Я и так сказала достаточно. А теперь оставь меня. Я устала.

— Ты ответишь мне на один вопрос, бабушка?

— Только если он будет действительно последним.

— Ты знаешь, где моя… мама жила или живет сейчас?

— Не знала, не знаю и знать не хочу, — отрезала Зоя Даниловна, отворачиваясь.

Судя по всему, на этот раз она сказала правду.

Зима уходила. А вместе с ней уходил коварный враг, таившийся в теле Степана. Теперь у него было больше времени на занятия на тренажерах и на упражнения во владении протезами. Теперь лишь чуть осторожная походка да палочка, на которую он опирался, выдавали его увечье.

Ему удалось убедить мать уехать домой, в Запеченск, так как жизнь в Москве стоила недешево, да и в общежитии у Ольки стали намекать, что пора бы нелегальной постоялице съехать. Мать уехала, только когда подробно расспросила у врачей, не случится ли чего с ее сыном еще раз. Те обещали через несколько дней снова отправить Степана в Химкинский реабилитационный госпиталь, а уж оттуда — домой. «Ну, поправляйся, сынок, — сказала она на прощание. — Слушайся врачей. Делай все, как они говорят. А мы тебя будем ждать. Все будем ждать. Во дворе у нас все про тебя расспрашивают. Даже из горисполкома звонили, сказали, что всем, чем смогут, помогут. Ну, смотри тут, сынок. Постарайся поскорее вернуться. Работу тебе найдем, не переживай. И будет у нас все хорошо».