Лорейн Заго Розенталь - И снова о любви

Выражаю искреннюю признательность моим близким за постоянную поддержку, глубочайшую благодарность моему агенту Элизабет Эванс за внимание и энтузиазм, а также сотрудникам издательства «Делакорт пресс» — особенно редактору Стефани Лейн Эллиот, — всем, кто не жалел сил, чтобы эта книга появилась на свет.

В 1985 году почти всех, кого я знала, пугали ядерная атака русских и ужасная смерть от СПИДа. По Нью-Йорку ползли слухи, что страшный вирус обитает даже на трубках таксофонов.

Впрочем, моя лучшая подруга Саммер не боялась подхватить СПИД. В двенадцать лет начав целоваться с мальчиками, она вписывала имя каждого из них в свой дневник в ярко-красной бархатной обложке.

Я дневников не вела. Мне они были не нужны — целовалась я всего лишь раз, когда после восьмого класса мы всей семьей отдыхали в горах Катскилл. После поцелуя мальчик (из Коннектикута) принялся поучать меня: дескать, я слишком широко открываю рот, а по красоте он даст мне только четыре балла из десяти. «Не вздумай строить планы, — сказал он. — Девчонки из Бруклина нагоняют на меня тоску. К тому же через два дня я уезжаю, и мы больше никогда не увидимся».

Кто бы возражал! О поцелуе хотелось скорее забыть: вовсе не об этом мечтала я, когда тренировалась на тыльной стороне руки, представляя красавчиков из «Главного госпиталя» или «Дней нашей жизни». Ни один из них не оценил бы меня на четыре балла и уж точно не бросил бы «смотри, куда прешь», столкнись мы с ним утром за завтраком.

— Ты что это делаешь? — спросила позже мама, заметив, как неистово я начищаю зубы в надежде, что возбудители СПИДа не попали мне в рот.

Она меня предупреждала, что неприятности таятся в самых неожиданных местах. Поэтому о случившемся я не проронила ни слова.

Мы с Саммер учились в разных школах. Я ходила в местную бесплатную в Бруклине, она — в Холлистер, первоклассную частную гимназию в Верхнем Ист-Сайде, которая была не по карману моим родителям. В отличие от родителей Саммер. Впрочем, вовсе не по этой причине она перевелась туда всего лишь через три месяца учебы в моей школе.

Некоторые девчонки распускали о Саммер слухи, сочиняли грязные истории о том, что она якобы обслужила целую команду реслингистов, а потом добралась и до тренера. «Саммер Саймон — соска!» — написали они красным лаком для ногтей на стене в школьном туалете и понаклеили скотчем упаковки с презервативами «Троян» на дверцу ее шкафчика.

Саммер расплакалась.

Пока она ревела, закрыв лицо руками, я отрывала презервативы и пыталась ее успокоить:

— Забудь! Они тебе завидуют, ведь ты нравишься всем мальчишкам.

Я еле-еле это выговорила, потому что сама завидовала не меньше. Однако Саммер вытерла глаза и улыбнулась — значит, я поступила правильно.

Она тоже сделала мне много хорошего. Например, не перестала дружить со мной, когда перевелась в Холлистер и влилась в тамошнюю тусовку.

Десятый класс был позади. Мы сидели на раскладных стульях в саду за домом моей сестры Эвелин, в Куинсе. Саммер изящной ножкой катала по траве набивной мячик.

— Впереди целых восемь недель каникул! — произнесла она.

Кивнув, я посмотрела на свою неизящную ногу: мозоль на пятке, болячка на щиколотке, а еще мне бы точно не помешал педикюр, с которым у Саммер было все в порядке.

Накрашенные ноготки на ее ногах блестели на солнце, длинные светлые волосы, искусно подцвеченные, обрамляли хорошенькое личико. Темноглазая, всегда эффектно одетая, она благоухала ароматом «Лер дю Там». Еще со средних классов ухажеры у Саммер не переводились. Последним ее завоеванием был второкурсник из Колумбийского университета, с которым она познакомилась в сентябре прошлого года и который под Хеллоуин лишил ее девственности. «Ему девятнадцать, так что это противозаконно, — прощебетала она мне на ушко на следующий день. — Никто не должен знать».

Но я-то знала. И завидовала. После перевода в Холлистер все у нее шло как по маслу. Саммер почти не сидела за учебниками, но всегда числилась в списке отличников. Она не мучилась с математикой, была экспертом в моде и знала наизусть все достижения любого игрока «Янкиз». Единственный ребенок в семье, она жила в шикарном особняке в Парк-Слоуп. Даже имя ее ласкало слух. Как у кинозвезды: Саммер Саймон.

Меня терзал вопрос: неужели ее родители заранее все так здорово просчитали? И конечно, я жалела, что мои оказались не такими сообразительными. Неужели не ясно, что мальчикам больше по душе девочки по имени Саммер Саймон, чем те, которых зовут Ариадна Митчелл? Лучше бы мама увлекалась кино, а не литературой. Надо же было додуматься: назвали в честь какой-то стародавней чеховской повести.

Мама обожала книги. Она получила диплом магистра английской словесности и преподавала литературу в шестых классах государственной школы. По ее мнению, мою подругу слишком переоценивали. Мать говорила, что Саммер — коротышка, большая любительница пококетничать и к тому же абсолютно ненастоящая: крашеные волосы, макияж, накладные ногти. У меня фигура куда лучше, заявила она, ведь я тоньше и на три дюйма выше Саммер. «Черные как смоль волосы и светло-голубые глаза — редкое сочетание. Поблагодари за это отца».

— Ари, — сказала Саммер, — Патрик сегодня просто красавец.

Мое внимание переключилось на мужа Эвелин, хлопочущего у барбекю в противоположном конце двора.

Я запала на него с первого взгляда. Теперь Патрику уже стукнуло тридцать. Высокий, светловолосый и кареглазый, с потрясающим мускулистым телом, он регулярно поднимал штангу и служил в Нью-Йоркском департаменте пожарной охраны. В тот день Кирану, их с Эвелин сыну, как раз исполнилось пять лет. И моя сестра вновь была беременна.

— Ты совсем помешалась на парнях, — буркнула я.

А что мне оставалось? Сказать Саммер, что знаю, какой Патрик классный и что в спальне для гостей я всегда прижимаюсь ухом к стене — слушаю, как они с Эвелин занимаются сексом? Чего доброго, подумает, я извращенка…

— Бывай, сестренка-а! — сказал мне Патрик на прощание. Последнее слово он произнес, по-бостонски растягивая гласные. Шоколадную крошку на именинном торте Кирана он называл «обсыпкой» и жаловался, что сегодня «вааще такая жара».

— В слове «сестренка» на конце одна «а», Патрик Кэгни, — съехидничала я.

— Не выпендривайся, — ответил он. — Своего отца ты тоже отчитываешь?

Маму передергивало от того, как Патрик искажает слова. Однако он был прав: наш отец тоже говорил с сильнейшим бруклинским акцентом, который мама успешно искоренила у меня, но не у Эвелин. Речь моей сестры была засорена не меньше речи Патрика, а лексикон — как у пьяного матроса, особенно когда она в плохом настроении.