Лина Дорош - Весло невесты

Первое время от неожиданности она не выла и даже не ревела. Просто хлопала глазами, пытаясь голове таким образом помочь понять, что произошло и как теперь жить. Вокруг ходили мужики и велись на это хлопанье ресниц. Быстро решили: молодая телка без пастуха осталась — помочь ей надо. Амалия быстро, правда, еще не умом, но поняла, что такой помощи и советов ей не нать. А надо сына поднимать. Что помощи ждать неоткуда. Вот тут ее и прорвало. Поревела. Потом повыла. Потом поняла и приняла факт, что мужиков здесь нет. То ли для нее, то ли вообще. Ей достаточно было первого понимания. И понеслось. Оказалось, что кроме зубов мудрости есть еще кое-что до сих пор не сильно напрягавшееся из частей ее головы — мозги.

— Вывих мозгов, девочка, лечится за неделю. А дальше… — она что-то колдовала с огнем, — за «корнями» сюда, конечно, можно приехать. Чтобы вспомнить то, что кажется важным. Только всё, что тебе нужно, не здесь, а ты с собой и привезла. «Корни» — это «соломинка» в твоей голове. На деле ты уже примеры не с корнями решаешь.

— А с чем?

— Дроби — твоя тема. И системы уравнений, где по два неизвестных. А ты упростить хочешь до простого арифметического действия со всеми известными.

— Неизвестные — это кто или что?

— А это смотря где.

— Гениально, Амалия Львовна!

— Смотря, какую систему ты решаешь. Сходу я тебе три варианта могу назвать: ты и я, я и я, ты и ты.

— Вы никак математик?

— Нет, девочка, но в школе очень любила этот предмет. В кабинете математики я сидела под плакатом «Математика ум в порядок приводит». Кажется, Ломоносов сказал, хотя могу ошибаться, — Амалия натирала специями курицу и поставила решетку в камин, — как хочешь, а я созрела для ужина.

— Амалия Львовна, а романы у Вас были? Чтобы и признания, и прощания?

По тому, с какой любовью Амалия относилась к своему телу, было и так всё понятно. Спрашивать, чтобы получить ответ «да-нет», смысла не было. Хотелось подробностей. У такой колоритной и очень настоящей женщины должны были быть эпизоды ей под стать. Она еще потянула паузу. Я не мешала входить в воспоминания. Наконец она дала именно тот ответ, которого я так не ждала:

— Да.

— Вообще, это было и так понятно. Хотелось услышать рассказ о любви, а не пошлое «да».

Амалия улыбнулась.

— Это было лет семь назад, — она говорила так, будто рассказывала о вчерашнем происшествии.

— И ничего после не было?!

— Настоящих романов — нет. Таких, что выходят за пределы пошлого, как ты говоришь, «да» — такое случилось в моей жизни однажды и именно семь лет назад.

— Я молчу и внимаю с почтением. Хотя понимаю, что это не история Вашего замужества.

— Это не она. Пошли уже в дом чай пить? За чаем и расскажу. Такие истории просят стен.

— Коварная!

Амалия колдовала над заварником. Потом наполнила чашки душистым напитком. Потом достала трехлитровую банку варенья и налила мне в розетку, а себе — в пиалу. Достала чайные ложки и столовые. И начала есть варенье здоровенной столовой серебряной ложкой.

— Что с Вами? — я на секунду перестала ждать рассказа про роман века.

— Это правильный способ поедания варенья, — она смаковала, и полуприкрытые глаза подтверждали — ей очень вкусно, она не притворяется, — это он, герой романа моей жизни, научил меня правильно есть варенье.

— Столовой ложкой? — я переспросила с недоверием.

— Ага.

— Очень изысканно.

— Ты ничего не понимаешь, — она хлебнула чаю, — с варенья у нас всё и началось.

— Как у мух.

— Чего?!

— Простите, ассоциация возникла — я не виновата. А Вы паузы поменьше делайте, чтобы ассоциации не того. И не туда.

— Хорошо. В общем, прелюбопытный был момент — в городе стали регулярно появляться люди, жаждущие купить наш комбинат. Новость о приезде очередного покупателя особого впечатления на меня не произвела. Он напросился на прием. Я предложила ему чай — он согласился. Нам конфеты, печенье принесли к чаю. А он сидит и не пьет. И не ест. Говорим всё вокруг да около завода, и вдруг он спрашивает: «Амалия Львовна, а не угостите ли Вы меня вареньем?» Я решила, что он шутит. А он опять про варенье — очень, говорит, люблю домашнее варенье. Я ему принесла из своей тайной комнатки розетку с таким же, как это, царским, в смысле из красного крыжовника, вареньем. Знаешь, почему царским его называют?

— Потому что мэр варит?

— Оно уже было царским, когда его моя мама, простая домохозяйка, варила, — она легонько ткнула указательным пальцем мне в лоб, — прежде чем варить, каждую ягодку насквозь протыкают иголкой.

— Тогда оно мазохистским должно называться! Зачем, Вы мне объясните? Неужели иголка отдает какие-то элементы, которые делают его вот таким вот царским?

— Про элементы не знаю, просто при варке ягоды не разваливаются и остаются целыми. А цельносваренная ягода — истинно царское удовольствие.

— Можно добавки? Царские-то ощущения продлить хочется.

— Пожалуйста, — Амалия и мне достала пиалу и налила в нее варенья до краев.

— А столовая ложка здесь при чем? — я почувствовала, что уже вот-вот и в моей жизни появится очередной бзик, и варенье я теперь тоже начну есть только самой большой в доме столовой ложкой.

— Он посмотрел на плоскую розетку и сказал, что это кощунство. Варенья ему надо никак не меньше, чем чаю — это раз. И ложка ему нужна столовая и желательно серебряная — это два. Я удивилась не меньше твоего, но принесла полную чашку варенья и ложку, какую он просил.

Дальше она рассказывала в лицах.

— Вы, знаете, Амалия Львовна, — она изобразила высокий и приятно картавящий мужской голос, — варенье — это удивительное блюдо. Настоящее варенье никогда не будет слишком сладким. Поэтому его можно есть, не ковыряя чайной ложкой по одной ягодке, а видеть и поглощать сразу несколько ягод. Согласитесь, что две крыжовинки на языке — вкуснее, чем одна?

Амалия Львовна изобразила себя тогдашнюю, семилетней давности.

— Вы шутите?

— Никогда не был настолько серьезен, — она изобразила, как минуту или две он молча смаковал чай и варенье, — пригласите меня в гости?

— Зачем? Мы все вопросы можем решить здесь.

— А чай? Я думаю, что сами Вы завариваете чай вкуснее, чем Ваша помощница, — она показала, как он слегка подался вперед и пристально на нее посмотрел, — я прав?

Амалия вернулась в «сейчас» и, помолчав несколько секунд, продолжила:

— Он пришел вечером и принес охапку ромашек. Больших белых ромашек. И остался на несколько дней. Он так смешно картавил и вообще чем-то был похож на Вертинского. Я его так и дразнила: «Мсье Вертинский?». А он после этих слов начинал петь: «В бананово-лимонном Сингапуре в бури, когда пам-пам-пам-пара-пам-папам…»

Она опять начала показывать в лицах: