Лесли Локко - С тобой и без тебя. Нежный враг

С тех пор у нее было несколько бойфрендов, милых, безопасных молодых людей, совсем не таких, как Генри, все они были как будто бы выточены из одного и того же дерева. Хотя у Генри был один крупный недостаток, возможно, именно это и привлекло ее в первый момент. Генри был совершенно не таким, каким казался. Прошло некоторое время, пока он решил признаться ей. Она была немного удивлена его признанием и тем, почему он считает этот разговор чуть ли не откровением. Итак. Он не был англичанином, и что из этого? Почему это было настолько важно для него? Но, чем больше она узнавала его, тем больше понимала, что есть следы, оставленные в его душе детством в Зимбабве, от которых он никогда не оправится полностью. Когда он впервые признался ей, что родился не в Тринхэме и что рос в совершенно ином мире, почти что на другой планете, ей это было непонятно, и она не знала, что он хочет услышать в ответ. Казалось, что он рассказывает о какой-то утрате, о том, что он никогда не сможет вернуться туда, но Амбер совсем не понимала его. И что такого особенного в том, что его родители покинули страну? Что из того, что они не поддерживали перемен и преобразований, которые там произошли?

— Нет, ты не понимаешь! — горячился Генри, его темные глаза становились при этом почти черными от чувств. — Дело не в них, а во мне!

— Э, да… но я что-то никак не пойму. А что насчет тебя? В чем проблема?

Но Генри не мог этого сказать. Амбер подозревала, что он и сам не понимал, в чем было дело. Она знала, что он вырос в очень маленьком городке под названием Макути, где-то около границы с Замбией, и что он был отправлен в школу в Солсбери — очень престижную, псевдоанглийскую школу, которая называлась Академия принца Эдварда и в которую в то время принимали только белых мальчиков. Она знала, что в той школе с ним что-то произошло. Этот случай заставил его задавать вопросы об окружающем мире, в котором он с трудом ориентировался, и о своем месте в нем. Ей было известно, что прежде, чем Генри начал что-то понимать, осознавать свое положение в обществе, родители объявили, что собираются вернуться на родину предков.

— Ты что, не понимаешь? Там и была моя Родина. И она ею и остается. — Иногда он просто сводил ее с ума своим стремлением войти в какой-то слой общества, вписаться в какую-то социальную группу, принадлежать к какому-нибудь объединению. Для Амбер сама мысль о родине и домашнем очаге была очень сомнительной — Холланд-парк с Анджелой, которую она не могла заставить себя называть мамой? Проживание с Максом под одной крышей с понедельника по пятницу? Менорка со слугами и постоянной угрозой того, что в любой момент там может появиться Франческа? Амбер действительно считала, что лучше не иметь никакой родины и домашнего очага, или, по крайней мере, само понятие родина должно быть более гибким и допускающим разное толкование для каждого. Генри не согласился. Это правильно для таких, как Макс, заявил он тогда. Амбер знала, что идеи Генри были гораздо ближе ее отцу Максу, чем его родному папе — озлобленному банковскому служащему, который так и не оправился от шока после бегства из Африки. Генри загадочно называл его состояние комплексом бваны. Его отец вырос на той же самой ферме, где родился и Генри, Авонлеа — можешь себе представить, Амбер? Они жили в самом центре Африки. Авонлеа? И он рос, считая себя хозяином всего вокруг. Он был бваной — хозяином, задолго до того момента, когда научился ходить. Это было правом и привилегией любого белого ребенка в Южной Родезии.

— И почему ты считаешь это комплексом?

— Потому что никто в Тринхэме не называет его хозяином. Он такой же, как все. Никто не хлопочет и не суетится вокруг него, никто не делает то, что он велит, только потому, что он так приказал. Нет, ничего подобного. Ему приходится держаться за свое место, зарабатывать, как все, — и это очень тяжелый путь для него.

— Ну хорошо, ты должен радоваться за него. Это определенно гораздо лучший образ жизни, чем тот, другой, разве не так?

— Да, так должно было быть, если бы он мог это понять. Но он не может. Он ненавидит вставать каждое утро и отвозить себя в банк на машине. Ненавидит докладывать человеку вдвое моложе его. И особенно он ненавидит то, что теперь в его доме нет никого, кого бы он мог просто пнуть ногой или на кого бы мог наорать только потому, что он хозяин и может это сделать. — Амбер молчала. — Я ненавижу его. — Генри перекатился на спину и уставился в потолок. — Я ненавижу их обоих.

«Что случилось с ними? — думала она. — Где теперь Генри?» — Внезапно ей захотелось позвонить ему и спросить: «Угадай, кто это? Угадай, что я сейчас делаю?» — Он бы страшно ревновал, думала она, горько улыбаясь. Была одна-единственная вещь, о которой он мог говорить бесконечно: «Я хочу взять тебя с собой, отвезти тебя туда. Показать тебе, откуда я родом». — В те времена она всегда пожимала плечами в ответ. Генри для нее был связан с Британией, с Лондоном. Ей было совершенно все равно, где он пребывал раньше и почему придает такое значение этому обстоятельству. Ей никогда не удавалось думать о нем как об африканце, это казалось ей таким глупым. Она лениво подумала, а что бы Танде сделал с Генри, попадись он ему. Или как бы Генри поступил с Танде. При мысли о Танде ее желудок внезапно сжался и издал смешное урчание. Еще три дня до отъезда. Прекрати, строго велела она себе. Хватит. Хватит! Хватит же!

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что не знаешь, где он? — с нескрываемым раздражением в голосе спрашивал свою жену Макс.

— Ну да, не знаю. Извини. Я не знаю. Я видела… Я видела его на прошлой неделе, кажется… — отвечала Анджела, запинаясь, и ее голос звучал все истеричнее.

— На прошлой неделе? Женщина, ты живешь с ним в одном доме!

— Он не обязан докладывать мне всякий раз, когда приходит и уходит из дома! — зло выкрикнула она.

— Возможно, ему бы следовало так делать, — рявкнул Макс. — Неделя? Да за эту неделю с ним могло случиться что угодно!

— Например? Он уже не ребенок, Макс, — пыталась урезонить его Анджела.

— Кто это говорит? Он действует, как будто бы он сам по себе, он живет, как одиночка, который ни от кого не зависит, и ты поступаешь с ним так, как будто бы он и есть сам по себе!

— Я не делаю этого, — запротестовала Анджела, ее губы искривились и задрожали. Это была старая семейная тема. Макс всегда обвинял ее в слабостях Киерана. Ты распустила его донельзя, ты отравила его, он весь гнилой и порочный, — кричал он снова и снова каждый раз.

— Не сваливай на меня все это дерьмо, Анджела. У меня нет ни времени, ни интереса выслушивать это. Я просто хочу, чтобы ты знала, где он находится в любое время. Это понятно? — Макс в упор смотрел на нее. Анджела опустила глаза. Презрение, которое читалось в его взгляде, было слишком трудно вынести.