Виктория Хислоп - Возвращение. Танец страсти

Она остановилась у стойки с фотографиями. Лишь это место проливало хоть какой-то свет на личность Лорки. Здесь можно было увидеть несколько десятков его портретов. Вот он — тот человек, который когда-то наполнял этот дом своим присутствием. Было что-то удивительно живое и современное в его лице, шоколадные глаза пристально смотрели не только на фотографа, но и на любого, кто останавливался у стойки с фотографиями много лет спустя.

У него были волнистые волосы, густые брови, немного неровная кожа и торчащие — вероятно, к его огорчению — уши. Он примерил на себя множество различных образов: на одном снимке он играл роль дядюшки, а племянница, которая была на него похожа, будто его собственная дочь, сидела у него на коленях и училась читать: кряжистым указательным пальцем он водил по странице. На другом он уже был братом, весело позирующим со своими братом и сестрой, — казалось, все едва сдерживают смех. От теплого солнечного дня и от теплоты их отношения друг к другу фотография прямо-таки светилась изнутри. Прочие снимки были семейными, несущими отпечаток давно утраченного уклада, когда дети носили хлопчатобумажные фартуки, младенцы — чепцы, когда женщины надевали расшитые платья, а мужчины восседали в полосатых шезлонгах. Здесь Лорка был показан с легкомысленной стороны: на одном он изображал летчика, стоящего под огромным изображением биплана; на другом его улыбающееся лицо выглядывало в прорезь большой ярмарочной карикатуры, изображавшей пышнотелую женщину. Было в этих фотографиях что-то от детских проказ, но на других — в компании группы интеллигентов или рядом с молодым мужчиной — он казался довольно серьезным.

Чем бы он ни занимался — играл на пианино, выступал с речью, шумно резвился, становился в позу, — Лорка явно был человеком, который любил жизнь, от этих снимков веяло теплом и жизнерадостностью. Они воодушевили Соню намного больше, чем сам дом. На них были запечатлены памятные моменты беззаботной жизни, которую вскоре разрушили. Даже по одной этой причине они притягивали внимание.

Последней в ряду фотографий, которые аккуратно лежали вдоль стойки в деревянных отделениях, была та, на которой Лорку запечатлели у входных дверей этого дома летним солнечным днем, он отбрасывал резкую тень. Интересно: этот снимок был сделан в то лето, когда его арестовали и убили?

Соня двигалась вдоль стойки, доставая по очереди все фотографии.

— Я могу вам чем-то помочь? — спросила девушка у кассы.

Ее немного обескуражило то, как много времени эта посетительница провела у стойки, переминаясь с ноги на ногу. Иногда случалось, что фотографии воровали, но в основном тогда, когда на экскурсию приходили школьники, эта же женщина не вызывала ни тени подозрения. Увидев кипу снимков в Сониных руках, девушка наклонилась к стопке книг.

— Если вы хотите купить все фотографии, — сказала она, — лучше купите эту книгу.

Соня взяла у нее из рук тоненькую книжку и пролистала ее. Все эти и другие снимки были собраны в книге и сопровождались подписями и цитатами. С помощью словаря Соня могла бы их перевести.

Ее взгляд остановился на последнем снимке Лорки, на котором он сидел в белом костюме за столиком в кафе, а рядом с ним — стильно одетая женщина в берете. На столе стоял графин с вином, сквозь густую листву и ветки деревьев проглядывало солнце, за остальными столиками сидели, развалившись на стульях из лозы, другие посетители — люди на отдыхе, мирная Испания.

Под снимком несколько слов: «Lo que más me importa es vivir». Соне не нужен был даже словарь, чтобы понять смысл написанного: «Для меня важнее всего — жить!»

Печальная ирония этих слов невольно поразила Соню. Все эти образы Лорки: в тюрбане, в аэроплане, с друзьями, в кругу семьи — характеризовали его как человека, который страстно любил жизнь. Казалось просто невероятным, что можно было расстрелять такого выдающегося поэта. Простой побеленный дом — воплощение невинности, которая замерла в веках, памятник, который сохранился, в то время как предметы, непосредственно его окружавшие, стерли с лица земли ради новой, будущей Испании. Дом казался пустой могилой.

Она отдала девушке несколько песет и вышла.

Скоро она вернулась в гостиницу. Едва она нажала кнопку вызова лифта, как двери распахнулись и из лифта вышла Мэгги, добрая и веселая после крепкого десятичасового сна.

— Соня, — тут же набросилась она на подругу, — где ты была?

— Просто гуляла, — ответила Соня. — Я оставила тебе записку.

— Да, я читала. Я просто не знала, когда ты вернешься.

— Пойду возьму туфли, — успела сказать Соня, пока двери лифта не закрылись.

В темной кабинке лифта ее начало подташнивать, она поняла, что необходимо что-нибудь съесть. В полумраке она взглянула на собственное отражение на зеркальной стене. По сравнению с сияющим лицом подруги Соня выглядела помятой: впалые щеки и ввалившиеся глаза. Под глазами залегли темные круги, а волосы были блеклыми и грязными. Соня отдавала себе отчет, что ей наплевать, как она выглядит, но все же прекрасно сознавала, что чувствует уколы давней обиды, когда мужчины провожают восхищенным взглядом Мэгги, а она превращается лишь в тень своей подруги. Много лет примеряя на себя роль тени, Соня испытывала до боли знакомое чувство.

Поднявшись в номер, она быстро расчесала волосы, подвела глаза карандашом, мазнула по губам блеском. Когда она спускалась на лифте в холл, ее настроение немного улучшилось — она отметила видимые перемены к лучшему.

Вскоре они уже шагали по улице, подгоняя друг друга, обе с одинаковым нетерпением ожидая урока танцев.

Не прошло и двадцати минут урока, как энтузиазм Сони заметно угас, резкие звуки трубы сальса-бэнда, немного искаженные проигрывателем, стали действовать на нервы. Тело ее было деревянным, как у магазинных манекенов, которых она видела сегодня утром. Стараясь запомнить инструкции, она отсчитывала ритм, как ребенок, повторяя в уме цифры.

Фелипе заметил ее нахмуренные брови и напряженные руки.

— Сеньора, — сделал он замечание, — не так. Пожалуйста. Более расслабленно.

Соня почувствовала, что ее отчитали. В танце нельзя быть напряженной и задумчивой, нужно отдаться чувствам. Она совсем не была уверена, что сегодня у нее получится что-нибудь толковое.

Ровно в пять, когда урок был окончен, она почувствовала несказанное облегчение.

— Я отвратительно танцую, — прошептала она, пытаясь расстегнуть пряжку на туфлях, в конце концов стянула их, не расстегивая, и с раздражением засунула в сумку, которая лежала неподалеку.

— Не говори ерунды, — ответила Мэгги. — Просто у тебя выдался плохой день. Сегодня вечером пойдем вместе на танцы. А как же иначе ты научишься танцевать сальсу? Зачем мы тогда вообще сюда приехали?