Виктория Хислоп - Возвращение. Танец страсти

— Он в одиночной камере, — рявкнул дежурный. — Пока он лишен всех льгот.

Она даже представить себе не могла, какие могут быть в этом ужасном месте «льготы».

— Как долго это продлится? — спросила она, онемев от разочарования.

— Может, два дня, может, две недели. Поживем — увидим!

Она не решилась спрашивать, кто увидит. В любом случае она уже не верила их словам.

Продукты она оставила в тюрьме. Конча не знала, попадет ли ее передача к сыну. В один из грецких орехов она спрятала записку. Это было просто материнское письмо, в котором она сообщала о делах в семье и передавала ему приветы. Но когда это письмо обнаружили, срок заточения Эмилио в одиночке увеличили еще на одну неделю.

Из многих источников Конча и Пабло узнавали об условиях содержания в тюрьме. Временами кому-то удавалось бежать, но более распространены были истории о ежедневных расстрелах и жестоком обращении с осужденными.

Пока Конча была занята личной драмой — арестом сына, матери по всей стране теряли своих сыновей. А сыновья — матерей.

С наступлением осени националисты забросали бомбами безоружных жителей Мадрида, всем грозила опасность. Даже матерей, которые толпились в очередях за молоком для своих детей, отправляли к праотцам. Целью Франко была столица Испании, войска националистов достигли окрестностей города. Разбрасывались листовки, предупреждающие жителей: если они не сдадутся, Мадрид сотрут с лица земли. Непрекращающиеся бомбардировки уничтожали население города. Люди являлись отличными мишенями.

Все — и республиканцы, и сторонники Франко — следили за новостями из Мадрида. События в столице обуславливали исход конфликта для всей страны.

В начале ноября прилетели первые русские самолеты и начались контратаки. Хотя в воздухе господствовали республиканцы, на земле добивались успеха войска Франко. В том же месяце они заняли один из пригородов Мадрида, Гетафе, и это вселило в них надежду на то, что они вот-вот одержат окончательную победу.

Антонио стал изучать газеты более внимательно и нередко, пока мать вытирала стаканы, читал для нее вслух выдержки.

— Несмотря на непрекращающиеся бомбардировки со стороны республиканцев, войска повстанческой армии заняли Карабаншель и важные мосты, что открыло им доступ в центральную часть города, — читал Антонио. — На улицах ведутся ожесточенные рукопашные бои, потери исчисляются тысячами для обеих сторон. Войска Франко прорвали оборону и вошли в университетский городок.

Антонио не знал, что мать неотступно следит за происходящим, слушая каждое утро запрещенную радиостанцию, которая вещала из Малаги.

— Это положит конец войне, — сказал Антонио. — Вероятно, Франко добьется своего.

Игнасио, который только что вошел в кафе и слышал слова Антонио, решил успокоить мать.

— Знаешь, мама, — заявил он, — как только Франко провозгласит победу, твоего Эмилио отпустят.

— Хорошо бы, — улыбнулась она при этой мысли. — Но разве не важно, какие против него выдвинуты обвинения?

— Думаю, что важно. Но уверен, что ничего серьезного.

Игнасио иногда нравилось выступать в роли утешителя матери. Это облегчало редкие приступы вины, вызванные тем, что неосмотрительная болтовня о гомосексуализме брата, возможно, привела к его аресту. Если бы он мог предвидеть, какое жестокое наказание ожидает брата и какое горе его арест принесет семье, он был бы более осмотрителен, несмотря на свое негативное отношение к Эмилио.

Победа Франко над Мадридом не была настолько неотвратимой, как полагал Игнасио. Измученные жители Мадрида увидели проходящих мимо них солдат в форме и решили, что это батальоны националистической армии. С нескрываемым удивлением и радостью они вскоре поняли свою ошибку. Революционные песни и характерная мелодия «Интернационала» тут же указали им, что это члены интернациональных бригад, которые, как по волшебству, прибыли им на выручку. Среди них были немцы, поляки, итальянцы и англичане; поговаривали, что все они, без исключения, бесстрашно отправятся на передовую.

Члены анархистского движения, которые неистово верили в свободу, даже если и не были дисциплинированными бойцами, тоже прибыли на защиту Мадрида. Бои в университетском городке продолжались, как и сражения за больницу, которую захватили националисты. Вскоре эта территория вновь оказалась в руках республиканцев, линия фронта изменилась в очередной раз.

В конце ноября 1936 года Игнасио, просматривая свежие газеты правых сил, узнал последние новости о событиях в столице. В отличие от остальной семьи, которая терпеть не могла читать сообщения правой прессы, Игнасио нарочно читал их, а его сожаления о том, что Франко проиграл сражение за Мадрид, уже переполнили чашу терпения его обычно флегматичного отца.

— Игнасио, — воскликнул отец, наконец выйдя из себя, — неужели ты на самом деле думаешь, что солдаты имеют право убивать невинных людей?

— Каких невинных людей? — Игнасио не мог скрыть своего презрения. — Что ты имеешь в виду под словом «невинные»?

— Простых жителей Мадрида, разумеется! Женщин и детей, которых бомбы разрывают на куски. В чем они виноваты?

— Тогда что ты скажешь о заключенных? Едва ли они заслужили смерть, согласен? Не рассказывай мне о невиновности! Какая еще невиновность?! — Игнасио стукнул по столу кулаком.

Игнасио имел в виду казнь заключенных националистов в начале этого месяца. Мадрид являлся городом смешанных политических взглядов, тут поддерживали и республиканцев, и националистов, а когда республиканская армия начала одерживать победы, многие националисты, оставшиеся в городе, были вынуждены бежать. Несмотря на это, многие были арестованы. Когда в начале ноября показалось, что войска Франко вот-вот войдут в Мадрид, возникла серьезная обеспокоенность тем, что армейские офицеры, находящиеся под арестом, могут присоединиться к захватчикам. Чтобы этого не произошло, несколько тысяч заключенных вывезли за пределы города и хладнокровно расстреляли республиканские гвардейцы, рвущиеся на защиту своей столицы.

Пабло молчал. Даже ярым сторонникам республиканцев было стыдно за этот поступок. Он просто вышел из комнаты. Иногда это было намного проще, чем вступать в спор с сыном, и, хотя отец был с ним в корне не согласен, последние слова Игнасио звучали искренне. В этом противостоянии порой было очень трудно сказать, кто прав, а кто виноват.

Гранада продолжала жить в страхе и тревоге. Как-то декабрьским днем, когда на улицах уже стемнело и булыжные мостовые в свете уличных фонарей поблескивали, словно металл, в бар вошли двое солдат-националистов. На этот раз им не пришлось стучать по стеклу. Бар работал, было много посетителей, зашедших выпить чашечку обеденного кофе.