Виктория Хислоп - Возвращение. Танец страсти

Темнело. Конча знала, что скоро ей придется уезжать. Она должна выехать до наступления ночи. Когда слезы высохли, она заговорила. Перед отъездом она хотела сделать еще кое-что.

— Думаю, что ты не знаешь, где он похоронен. Я бы хотела сходить туда перед отъездом, — сказала она, стараясь, насколько возможно, сохранять самообладание.

Хавьер взял ее за руку и осторожно повел к кладбищу, которое находилось в нескольких сотнях метров за бараками. На поляне между деревьями она по свежей земле без труда могла определить, где недавно копали: здесь земля была мягкой, как пашня. Они подошли к этому месту, и Конча несколько секунд постояла, закрыв глаза, пока ее губы двигались в беззвучной молитве. Хавьер молчал, так как понял, что это он хоронил Антонио. Даже звук его дыхания здесь казался неуместным.

Наконец Конча взглянула на парня.

— Я должна идти, — решительно сказала она.

Хавьер снова взял ее за руку. По дороге к воротам они встретили нескольких рабочих, бросивших на них недоуменные взгляды. Его снедало желание задать сеньоре Рамирес вопрос, он не мог вот так проститься с ней.

— Мерседес…

Конча за последние несколько часов почти забыла о дочери. Но она понимала, что рано или поздно наступит момент, когда придется рассказать Хавьеру, что Мерседес уехала искать его и так и не вернулась.

— Я не могу тебе врать, — сказала она, взяв его руку. — Но если я что-то узнаю о ней, я сразу же тебе напишу.

Теперь Хавьер не знал, что сказать.

Услышав металлический лязг закрывающихся за ней ворот, Конча вздрогнула. Закутавшись в пальто, она поспешила прочь. Несмотря на то что здесь был похоронен ее сын, ей захотелось побыстрее уйти отсюда.

Однажды над горной вершиной в небо взметнется огромный крест высотой сто пятьдесят метров: величественный, надменный и непобедимый. У основания воздвигнут коленопреклоненные фигуры святых — их установят над могилой Франко. И временами длинная тень, отброшенная этим крестом, будет касаться леса, где в безвестной могиле покоится тело Антонио.

Гранада, 2001 год

На площади за «Бочкой» тени стали длиннее, когда замерли слова Мигеля. Соня уже и забыла, где находится. Услышанное ее поразило.

— Но как все это могло произойти с одной семьей? — спросила она.

— Не только с семьей Рамирес, — ответил Мигель. — Они не были исключением. Даже наоборот. Пострадала каждая республиканская семья.

Мигель, похоже, устал, но продолжал свой рассказ. Теперь Соня уже другими глазами взглянула на кафе. Казалось, сами стены печалились о том, что произошло с владельцами.

Старик несколько часов продолжал свое повествование, но одна часть истории все еще оставалась нерассказанной. Именно эту часть Соня больше всего желала знать.

— Так что же произошло с Мерседес? — спросила она. Снимок танцовщицы на стене постоянно напоминал о том, почему она на самом деле вернулась сюда.

— Мерседес? — переспросил он. Соня на мгновение забеспокоилась. Может, этот милый старик забыл о ее присутствии? — Мерседес… да. Разумеется. Мерседес… Ну, поначалу о ней ничего не было известно, потому что письма могли скомпрометировать ее мать. Она чувствовала, что мама и так уже под колпаком, и без дочери-коммунистки.

— Получается, она все еще была жива? — В душе Сони затеплилась надежда.

— О да, — весело ответил Мигель. — В конце концов, когда стало безопаснее, она начала писать Конче сюда, в «Бочку».

Мигель что-то искал в ящике у кассы.

Сердце Сони выпрыгивало из груди.

— Они где-то здесь, — объяснил он.

Соня задрожала. Она увидела у него в руке аккуратно перевязанную пачку писем, написанных девушкой, чья фотография неотступно завладела ее мыслями.

— Хотите, чтобы я почитал некоторые из них? Они на испанском. — Старик подошел и сел на стул рядом с ней.

— Да, пожалуйста, — негромко попросила она, вглядываясь в пожелтевшие конверты с загнутыми уголками, которые он держал в руке.

Он осторожно вытащил десяток страниц тонкой почтовой бумаги из первого в пачке конверта — конверты были разложены в хронологическом порядке, развернул. Письмо было датировано 1941 годом.

Почерк был незнакомым. Соня никогда не видела, чтобы мама писала от руки, ведь из-за болезни ей это было тяжело, и, насколько Соня помнила, Мэри всегда пользовалась печатной машинкой.

Буквы, написанные на одной стороне листа, просвечивались на другую, что затрудняло чтение. Старик постарался: сначала цитировал письмо на испанском, потом переводил на старомодный английский.

Дорогая мама!

Я знаю, ты поймешь, почему я так долго не писала. Потому что я боялась навлечь на тебя подозрения. Меня считают предательницей, так как я не вернулась в Испанию, но я надеюсь, что ты меня за это простишь. Мне казалось, что так будет безопаснее для всех.

Хочу рассказать тебе, что случилось тогда, когда я уплыла в Англию на «Гаване» четыре года назад…

С каждой минутой расстояние между Мерседес и ее родным домом все увеличивалось. Незадолго до их отплытия поднялся ветер, и, когда они покидали Бискайский залив, начало штормить. Суровая погода застала всех врасплох. Многие дети никогда до этого не плавали на корабле, поэтому испугались сильной качки. Все они стали плакать, почувствовав себя беспомощными, потеряв твердую почву под ногами и ощутив первые признаки морской болезни; некоторых стало обильно рвать. Даже цвет моря был чужим. Оно было уже не голубое, а отвратительного грязного цвета. Некоторые дети сразу же заболели, а за время путешествия морская болезнь скрутила даже взрослых. Вскоре палубы стали скользкими от рвотных масс.

Несмотря на протест Мерседес, Энрике у нее забрали и отвели на верхнюю палубу. Она на много часов потеряла его из виду, и девушкой овладело такое чувство, как будто она подвела его мать.

— Ты здесь не только для того, чтобы приглядывать за своими детьми, — ругалась одна из старших воспитательниц.

Она была права. Роль Мерседес в этой поездке заключалась в том, чтобы присматривать за группой детей постарше, и некоторые учителя и священники выражали явное неодобрение ее заботой только о двух детях.

Той ночью дети спали там, где только смогли заснуть, учитывая, что судно покачивалось вверх-вниз. Некоторые устроились на дне спасательной шлюпки, другие свернулись на кольцах швартов. Мерседес мало чем могла им помочь. Ее тоже тошнило. Когда на следующий день суровое море успокоилось, все вздохнули с неимоверным облегчением. Через некоторое время показалось побережье Англии, но лишь когда море перестало швырять их по палубе из стороны в сторону, они заметили небольшую темную линию на горизонте — побережье Гемпшира. На второй день к шести тридцати они уже причаливали в Саутгемптоне.