Эль Море - Нити Жизни

— Как папа? — прервала я затянувшуюся паузу.

— С ним все отлично.

Она отошла от оконной рамы, через стекло которой так внимательно за чем-то наблюдала и уперлась в спинку моей кровати. Ее взгляд неустанно был обращен ко мне. Я чувствовала, она готова была говорить:

— Вчера… мне звонили, — наконец-то сказала она, — я знаю о том, что произошло.

— Ум… Так это то, о чем ты хотела со мной поговорить? И только?

— Поверь, я все понимаю, но нельзя же так себя изводить.

— Ну и что ты имеешь в виду? — спросила я. — По-моему, абсолютно ничего такого не было.

— Действительно, — изрекла она и странно взглянула на меня. — Это просто ненормально. Я серьезно. Ты хоть отдаешь себе отчет в своих действиях? Ты должна была сначала задуматься о последствиях, — воскликнула она.

Я закипала, понимая, что она хочет как лучше. Но «лучше» не всегда оправдывало её целевую политику. Ничего подобного мы уже не обсуждали довольно давно. И я знала — не останови я ее сейчас, сегодняшняя баталия могла продлиться еще на несколько часов. А растягивать такое мне не доставляло никакого удовольствия.

— Ладно, — вздохнула я, — извини, если разочаровала. Уж такая я у тебя дочь — не образец для подражания. Теперь я постараюсь быть более разумной. Мир? — Я честно пыталась быть милой. Но в ответ она покачала головой.

— Знаешь, в подобной ситуации я просто не знаю как себя вести и тем более не имею понятия, что говорить. Может, мне не следовало вообще приходить? Но я никак не могла заснуть. Всю ночь думала о тебе. А на утро, проснувшись, сломя голову, поспешила сюда. Думала, вот приеду и отругаю тебя как следует, но вошла, увидела тебя и все слова, фразы, которые я выстраивала у себя в подсознании целую ночь — мигом растворились, как будто их и не было. Господи, так много времени прошло, а я по-прежнему слаба.

Я не успела даже возразить, как ее глаза наполнились слезами и в ту же секунду обрушались одним потоком по её нежным и слегка румяным щекам. Смущённая своей неожиданной открытостью, она отвернулась от меня, хотя осталась на прежнем месте. Со спины она выглядела столь беззащитно, печально и её грациозные плечи выразительно поникли. Она напоминала мне кошку, которая пыталась спрятаться от дождя, свернувшись в клубок под навесом, у порога подъезда. В тот день, когда мы на машине в последний раз выезжали из нашего двора. А дождь продолжал барабанить по стеклам и крыше… Он плакал за меня? Не знаю. Но я прошептала ему: «я тоже буду скучать». Услышал ли он меня, но вскоре дождь прекратился.

Мое сердце сжималось и пропускало удары. В груди становилось невыносимо тяжело. Что-то сковывало меня изнутри и мне стало по-настоящему трудно дышать. Вдох. Выдох. Я не ощущала, что дышу…

Я хотела броситься к ней, успокоить, обнять ее так крепко, как только смогу, чтоб она поняла, что есть сейчас — это главное, а что будет потом, то будет потом. Ведь не важно, что ожидает нас завтра, у нас всегда будет оставаться сегодня. Но я колебалась. Тяжело быть взрослым, но еще сложней быть ребенком, пытавшимся вести себя по-взрослому. Меня раздирали противоречия, и мне оставалось лишь одно — наблюдать со стороны.

— Мама…, - тихо протянула я, не выдержав, — не надо. Не стоит.

Она вздрогнула и на минуту замерла, а когда обернулась, её лицо украшала сияющая улыбка. Со своими эмоциями она умела справляться в одиночку и куда искуснее меня.

— Прости. Я только расстраиваю тебя, — обеспокоено проронила она.

— Ничуть. Все в порядке.

— Главное помни, ты — мое всё!

— Я знаю, — отвечаю и обнимаю её.

Затем наступило время молчания, и безмолвного понимания. Мы так и просидели, а потом вновь болтали на разные темы, порой даже непонятные по своей природе, как-то пришедшие в наши измученные головы. Я наслаждалась нашим общением, мне не хватало его, мне не хватало — её. Ощущать её рядом, было счастьем для меня. И в ту же минуту мне было несказанно горько осознавать, что когда-нибудь всё это исчезнет, для меня не останется ничего. И самое страшное, что я так и не успею сказать ей, как сильно я ее люблю.

Вещи, что кажутся такими простыми, внезапно становятся недосягаемы. Жаль, что никто не видит всей подноготной, а у человека не прозрачное сердце. Тогда бы всё было проще. Не нужно было бы говорить никаких слов, которые порой бывает так сложно подобрать, чтобы выразить свои чувства. Поэтому по своей глупости, мы молчим до последнего нашего вздоха.

Мы вместе шли по длинному коридору. И я испытывала острый приступ дежа-вю, совершенно уверенная — все это однажды происходило. Я окидывала помещение острым, всепроникающим взглядом, где-то отдаленно было еле слышно чьё-то бормотание, слабо работающий звук телевизора и голоса медсестер, что-то бурно обсуждающих.

И я думала, что испытывают люди, находившиеся тут первые дни? Я привыкла, но сначала мне тоже потребовалось много времени, чтобы приспособиться к здешней, не меняющейся обстановке и постоянству окружающего пейзажа. Казалось, что время в этом хранилище не движется по кругу, она застыло где-то на спирали своего оборота.

Просыпаться в подобной «тюрьме» каждый день и понимать, что это станет возможно последним, что ты увидишь, перед тем как навечно закроются твои глаза. Каково это? Даже я боюсь признаться себе.

— Что принести тебе в следующий раз? — раздался знакомый голос.

— Что угодно, только, чур, не апельсины!

Она не удержалась от сухого смешка:

— А я думала, что это традиция?

— Ну… может это и традиция, но давай не будем ей следовать!?

— Хорошо, милая.

Наконец, наша прогулка по местным достопримечательностям окончилась, и мы достигли цели — лифта. Я нажала на круглую, светящуюся кнопку и через пару секунд серые металлические двери лифта разверзлись перед нами, и я буквально втолкнула маму в массивную кабину.

— Следи за здоровьем, — сказала она.

— А ты не перенапрягайся на работе. Передавай привет папе и Алине.

— Несомненно.

Лицо моей мамы украсила белоснежная улыбка, которая сочеталась с кроваво красным оттенком ее губной помады. Прямые скулы с румянами, нанесенными в нужной пропорции, изящный подбородок и большие, лучащиеся глаза, вьющиеся волосы цвета шоколада. Ее особенностью была женственность и деликатность, а присущая скромность только дополняла образ, усиливая эффект. Но это не значит, что она была бесхарактерная. Вовсе нет. Ей была присуща особая, кроткая, стоическая манера принимать все невзгоды и удары судьбы.

Я разбиралась в этом, я видела это собственными глазами. Она тяжело приняла новость о моем состоянии, но стойко держалась, не давая проскочить и блику эмоций. У меня же тот момент стоит перед глазами до сих пор. Преследует в кошмарах, не оставляя ни днем ни ночью, иногда я просыпаюсь по ночам в холодном поту и ужас охватывает меня. Я продолжаю неосознанно повторять одни и те же слова: «сколько, сколько, сколько еще?». Но ответа нет. В этом радио-эфире всегда царит тишина.