Джеймс Джонс - Не страшись урагана любви

Стоя на кокпите с бутылкой джина в руке и вглядываясь в знакомую этикетку со стражем лондонского Тауэра, Грант смог снова ощутить поток воды в горле, наступление спазма, слепой рывок наверх и затем долгое барахтанье до края бассейна, попытку вдохнуть хоть глоточек воздуха во вздымающиеся легкие, судороги которых еще плотнее сжимали горло. Отвинтив пробку, он глотнул крепкого джина и ждал толчка в желудке и растекающегося ощущения тепла и покоя. Вчера, когда он все-таки дождался возвращения дыхания, он настоял на немедленном повторении упражнения, поскольку помнил принцип прыжков в воду с трамплина: если ты ударился о воду, не жди, сразу же возвращайся на вышку, пока спина или живот еще болят, и прыгай, чтобы время и воображение не испугали тебя еще больше. Бонхэм был явно рад этому, и во второй раз Грант все сделал блестяще, но это не освободило сознание от ужаса перед удушьем.

Позднее Бонхэм, конечно, сказал, что все произошло из-за спешки, что если бы он сначала лишь слегка пососал бы трубку, то всплыл бы с чистыми легкими, времени у него было предостаточно. Но Гранту каждый раз требовалась вся его воля, чтобы выдохнуть под водой в трубку. Как же он мог еще больше напрягаться? Время, сказал Бонхэм, и практика. И паника, паника — самая большая опасность, враг, единственная опасность подводного плавания.

К счастью, подумал Грант, прошлым вечером он не рассказал своей любовнице и ее мужу о маленьком инциденте. А сейчас они выходят в море. Впрочем, там даже не знают, что они выходят. Украдкой он снова глянул вверх, на виллу, где они были, ее еще было видно отсюда. И снова одетая в черную мантилью, с наполовину скрытым лицом фигура, стоящая с перстом указующим, проплыла перед его внутренним взором. Временами он ненавидел ее до мозга костей. Вежливо обтерев горлышко бутылки ладонью — вечный жест всех пьющих из бутылки, — он, благодарный за тепло, вернул джин Бонхэму.

— Слушайте, — довольно резко громыхнул Бонхэм. — Там вам не придется снимать акваланг. Только маску, как я и учил. Мы поплаваем и посмотрим. У меня есть камера, ее надо попробовать. Так что я вас пофотографирую. — Это был чистый подкуп. И это немного рассердило Гранта. Ему не нужны взятки, чтобы нырнуть. Бонхэм сам хорошо отхлебнул, затем, поколебавшись, как будто не был уверен, что это следует делать при Гранте, вытер горлышко и протянул бутылку Али, который, дергаясь и ухмыляясь, глотнул, вытер горлышко и завинтил пробку.

Грант не упустил смысла колебания, но ничего не сказал — ни об этом, ни о довольно резком замечании Бонхэма. Он сейчас, после взгляда на виллу, больше был озабочен и заинтересован собой. Зачем он это делает? Чего хочет? Найти реальность? Исследовать и вновь открыть реальность, которую он за последние две пьесы и шесть или восемь лет жизни начал терять и в жизни, и в работе? Да. Да, реальность. Потому что вне своей работы он был ничто. Ничто. А работа была жизненностью, жизненностью и энергией и — мужественностью. Так что вперед. Да, реальность, но также и исследование и новое открытие своей Мужественности. Его Мужественности с большой буквы, которую он теряет вместе с реальностью и работой. Да, все так. А также, чтобы избавиться, хоть ненадолго, от благовоспитанности стареющей любовницы, черной фигуры на церковных ступенях, которую он когда-то любил, а сейчас странным образом и любит, и не любит, одинаково и одновременно, и которую он, по крайней мере, отчасти, считал виновной в вызывающей страдание потере реальности и Мужественности. Может быть, он считал ее, даже наверное считал ее полностью виновной в этой потере. Но в конце концов он вообще убежал от нее, потому что она навязалась ехать с ним вместе. На самом деле именно она нашла ему Эла Бонхэма! Она выехала первой, пока он был в Нью-Йорке, огляделась здесь и нашла ему преподавателя, которого сочла достойным.

А тем временем, во время «деловой» поездки в Нью-Йорк со своей последней, новехонькой пьесой, случилось и еще кое-что.

Грант встретил девушку.

Большой Эл неожиданно и резко повернул штурвал вправо, и маленькое судно круто легло на правый борт. Они были уже в открытом заливе. Прямо впереди, в миле отсюда, была взлетная полоса, одна из трех, имеющихся на острове, почти соприкасающаяся с черной лентой дороги, идущей вдоль побережья.

— Как раз в конце полосы этот риф, — сказал Бонхэм. — Полмили. У меня две или три заметных точки, чтоб точно знать. — Так же яростно, как он сделал поворот, который Грант счел излишне энергичным, он неожиданно сбросил обороты двигателя, и Грант вцепился в планшир, чтобы не упасть вперед, как это случилось с Али. Три-четыре минуты Бонхэм слонялся взад и вперед по катеру, вглядываясь за борт. — Вот она, — сказал он. — Моя особая точка.

Грант тоже глянул за борт. Под ним в зелено-голубой воде развевались и трепетали желтые и коричневые лоскутья. Прямо рядом с ними и, как если бы он стоял у самого края вертикальной высокой скалы, он мог видеть, когда море успокаивалось, чистый песок глубоко внизу, выглядевший под водой темно-зеленым. Солнце жгло спину, и Грант похолодел при мысли о погружении в воду, налитую не в ванну, не в бассейн, а в воду, где температуру не отрегулируешь.

— Давайте одевайтесь, — громыхнул за спиной Бонхэм и начал легко таскать баллоны и снаряжение, как будто они были невесомыми.

Грант еще раз заметил, что Бонхэм избегает обычных грамматических ошибок, когда инструктирует перед спуском. Сейчас он давал наставления, а Грант и Али слушали с готовностью неофитов. Сначала ласты, потом смочить резину на маске, надеть на лоб, затем резиновая рубашка, балластный пояс, подогнанный Бонхэмом точно по весу, наконец, баллоны через плечо и прикрепить плечевые ремни к паховому ремню, пристегнутому к балластному поясу. Грант сел (он подумал: как на электрический стул) и дал себя одеть, Сейчас шли наставления о том, как продуть уши и уравнять давление, когда они с Бонхэмом погрузятся, и о том, что на дне, у якоря, он должен снять маску и промыть. Грант должен был идти первым, проплыть до якорной цепи на глубину десять-двенадцать футов и ждать там Бонхэма. И вот наконец маска надета на глаза и нос, нагубник во рту, и он падает спиной вниз, на баллоны, лица и катер исчезают из вида, их заменяет ярко-голубое небо. Что он здесь делает? Потом над ним, ослепив, сомкнулась вода. Все еще придерживая маску обеими руками, как учили, чтобы ее не сорвало водой, Грант быстро перевернулся, но все равно ничего не увидел. Сейчас он лежал на поверхности. Масса воздушных пузырьков, образованных при падении, поднималась вокруг него, ослепляя его больше, чем проливной дождь на воздухе. Он с опасением прождал целую вечность, а на самом деле — несколько секунд. Затем чудесным образом все прояснилось, пузырьки исчезли, и он мог видеть. Видеть так же хорошо, как на земле. Может быть, даже лучше. Из-за врожденной близорукости все казалось ближе. Так и должно быть. Закон Снелла. О, он изучал книги, годами изучал. Но это другое. Под ним желтые и коричневые клочья были теперь ясно различимыми полями желтых и коричневых кораллов, но среди них, незаметные с катера, были клочки почти всех цветов и всех мыслимых цветовых сочетаний. Дух захватывало. И, насколько он мог судить, ничего опасного не было заметно.