Анна Климова - Сердце странника

Детский дом стал для Витька серьезной жизненной школой. Первые его впечатления — куча незнакомых детей, так и норовивших присвоить себе что-то, принадлежавшее только тебе; общие завтраки, полдники, обеды и ужины, сопровождаемые гулом голосов и звуком скребущих по тарелкам ложек; слишком громкие и чужие голоса воспитательниц; злое шипение нянечек, обнаруживавших по утрам намокшие простыни: «Нин, глянь, еще один сцуль попался!» — и уже на следующую ночь подкладывавших под вашу простыню холодную, противную зеленую клеенку; и поначалу жуткие рассказы в темной спальне:

«У одного мальчика мать приносила красное печенье, и он хотел узнать, как она его делает, и пошел за ней. Вот он идет и видит: мама идет в магазин и покупает простого печенья. Потом она заходит в пустой дом, этот дом охраняли ей люди, потому что если узнали что-нибудь, то ходили бы по пустым домам. И вот она зашла, мама мальчика, но мальчика туда не пускали, но он вырвался и побежал за мамой. И видит — она убивает людей и макает туда печенье, и он спросил: «Мама, ты зачем это делаешь?» — «А зачем ты за мной следил?» — «Я хотел посмотреть, как ты делаешь печенье», — оправдывался мальчик. «Но тогда получай!» И она убила собственного сына. Но потом нашли ее и сдали в милицию».

Он выдержал все: глумливое недоброжелательство старших и жестокие соревнования на спор, таскание за уши и приход чужих родителей…

Но были и у него маленькие радости. Витек помнил спасительные, светлые и неимоверно короткие пятнадцать минут вечером, когда начинались «Спокойной ночи, малыши!». Он помнил свое каждодневное ожидание этих пятнадцати минут, когда открывалось чудесное окно в мир боевого Хрюши и робкого, но сообразительного Степашки, когда отступало тоскливое одиночество и все вокруг, кроме телевизионного экрана в игровой комнате, переставало существовать.

Потом пришли другие заботы. Чтобы тобой не помыкали все, кому не лень, следовало обзавестись друзьями, бойким, языком и крепкими кулаками (или суметь внушить окружающим, что они достаточно крепкие).

Только один раз он вспомнил о том светлом чувстве, перед самым отъездом в Америку. К ним в детский дом пришел Клоун. Рыжий, в радужном костюме с большими помпонами вместо пуговиц, в нелепых башмаках. Витек уже пару лет считал себя достаточно взрослым, чтобы не реагировать радостно на появление такого типа. Наверное, это был какой-то студент, которому платили за его ужимки перед несчастненькими детишками. Наверняка он терпеть не мог и этот свой костюм, и необходимость учить глупые детские стишки:

«Студент» не только рассказывал стихи, но и показывал кукольные сказки, разговаривая разными голосами, и вообще из кожи вон лез, чтобы «завести» малолетнюю публику. Витек со старшими ребятами снисходительно смотрел, как малыши визжат от восторга, хлопают в ладоши и всячески сопереживают импровизированному представлению. Рядом стояли улыбающиеся воспитательницы и нянечки. Даже Клара Ивановна вышла из своего кабинета. Но незаметно для себя Витек тоже увлекся этим санкционированным ребяческим безобразием, крича во все горло вместе со всеми.

Вся радость детства сконцентрировалась в почти часовом представлении Клоуна, все маленькие счастливые минуты поместились в его Волшебном Чемодане, в его обширных карманах прятались все приятные воспоминания, которые хотелось извлечь и выпустить на свободу.

Дети орали, когда представление закончилось. Они цеплялись за Клоуна, делились с ним своими секретами, словно прихожане с пастырем. Они не отпускали его до тех пор, пока не вмешались воспитательницы.

Клоун ушел.

Витек знал, что он не исчезнет, и хотел посмотреть на него настоящего, без костюма и грима. Он караулил его у окна спальни, открывавшего вид на задний двор, тогда как все думали, что Клоун выйдет через главную дверь, и поджидали его у окон игровой комнаты, прилепив носы к стеклу. Именно со своего места Витек увидел обычного взрослого парня с объемной сумкой через плечо. Витя готов был поклясться, что в этой сумке прятался Волшебный Чемодан, костюм, башмаки и парик.

Парень оглянулся. Невольно Витек широко улыбнулся и помахал ему рукой: «До свидания, Клоун!».

Парень помахал в ответ. Только ему одному.

Через пару лет после того, как Витек попал в свой первый детский дом, он начал «путешествовать». Ему тогда было всего около пяти лет. Он вышел за ограду теплым августовским вечером, доехал на городском автобусе до аэропорта и долго бродил по залу, с любопытством читая надписи на табло и рассматривая за большим окном белые самолеты. Уже к ночи его привез назад в детский дом наряд милиции. Так и прилипла к Витьку кличка Путешественник. Если по телевизору начиналась передача «Клуб кинопутешественников», то сразу звали Витьку.

Во второй раз ему удалось уехать гораздо дальше. Поймали уже где-то в Орше.

Учтя все ошибки, Витек через некоторое время добрался до Москвы, расписываемой как самый настоящий Клондайк из фартовых денег и полной пацанской свободы.

Москва сначала ему страшно не понравилась. Хамоватые, пресыщенные, равнодушные, весьма разборчивые москвичи, кичившиеся своим особым статусом столичных жителей, раздражали и вызывали желание сделать какую-нибудь пакость. Грязь на улицах наводила на мысль о господах, слишком высоко ценивших себя и свою гордость, чтобы бросать мусор в мусорные баки.

При первой же попытке заработать денег мытьем машин на него налетели грязные подростки с красными ледяными руками, отволокли в ближайшую подворотню, и там Витек имел с ними примерно такую беседу:

«Ты чего, чморенок, бомбишь не на своей зоне? Че, по хайлу захотел? Это мы быстро организуем!»

«А ты чего меня на понты берешь?» — внутренне дрожа от страха, смело огрызнулся Витек на тираду непрестанно озирающегося оппонента, по-видимому, главного в этой стайке городских волчат. Витек отлично усвоил, что лучшая защита — это наглое нападение, пусть даже за контратакой не имелось никакой реальной силы. Показывай зубы и грызи! А там видно будет.

«А если мы тебя счас порежем, козел?»

«Режь», — уже спокойно предложил Витек, аккуратно расстегивая свою курточку. Он давно научился распознавать угрозу действием и само действие — обычно быстрое и не предваряемое никакими долгими объяснениями.