Анна Климова - Сердце странника

— Да. Да. Понял. Нет, не трогайте никого, — проговорил он в микрофон.

— Что там такое? — спросил у него Старик.

— В микроавтобусе артисты прикатили, — объяснил Олежек.

— Целый микроавтобус? — ужаснулся Старик, спеша по дорожке к дому. — Этому чертовому Остерману что, одного-двух не хватило? Проклятый дурак, вообразивший себя широкой русской душой! Небось, еще и медведей с цыганами нанял! Совершенно невозможно работать в такой обстановке!

— Может, пару человек от дальнего забора отзовем?

— Никого не отзывать! Только пусть кто-нибудь все время держится рядом с Остерманом. Пусть глаз с него не спускает.

Быстро пройдя мимо игроков в крокет, они приблизились к Остерману, отдававшему распоряжения нанятой прислуге на широкой открытой веранде позади дома. Все вместе они безуспешно пытались разжечь огонь в большом самоваре.

— Какой из ваших умников, Богдан Сергеевич, привез сырые шишки? — засмеялся Остерман, увидев Старика. — Я хотел показать этим джентльменам настоящий русский самовар в действии, а тут просто жуть какая-то выходит! Нам всем уже глаза дымом выело. У нас, конечно, есть дрова для камина, но самовар по правилам надо разжигать только шишками. Вот, видите? Один дым — и никакого огня! А еще говорят, дыма без огня не бывает.

— Да, да, ужасная неприятность, — несколько поспешно согласился Старик. — Я накажу этих олухов.

— Что там с нашими журналистами? — неожиданно заговорщицки подмигнул ему Остерман. — Поймали хоть одного?

— Пока все спокойно. Принятые меры дают о себе знать, — вымученно улыбнулся Старик. — А теперь, прошу прощения…

Он не успел договорить. На лужайку в окружении восхищенной детворы выбежала целая толпа ряженых и скоморохов. Они все свистели в дудки, плясали, кричали и смеялись. Одним словом, изображали бригаду сумасшедших на выезде. Их крики даже заглушили Пятую серенаду Гайдна, исполняемую скрипачами.

— Я уверен, он о чем-то догадывается и пригласил эту банду переодетых студентиков назло мне, — сквозь зубы процедил Старик.

— Не переживайте, Богдан Сергеевич, если Тимофей среди них, мы его найдем, — так же тихо ответил Олежек.

— Боюсь, теперь наши действия не будут иметь никакого значения, — вздохнул Старик и оглянулся на веселящуюся толпу. — Надо же! Все как один рожи разукрасили, поганцы!

— Да уж, таких чудиков поискать.

Вся публика пришла в движение, уследить за которым больше не представлялось возможным. Игроки в крокет бросили свои молотки и мячи. Просто прохаживавшиеся по дорожкам с бокалами в руках тоже подошли посмотреть, с чего такой переполох.

Неожиданно к Старику подскочила какая-то дама в жуткой шляпе и нелепых очках. Она потащила его за собой, крича ему в самое ухо почему-то по-немецки:

— Gehen Sie zu uns! Gehen Sie zu uns! [25] Идите к нам! Идите к нам! (Нем.).

— Entschuldigen Sie. Ich kann nicht. Ich kann nicht! [26] Извините. Я не могу. Я не могу (Нем.). — упирался Старик, но дама утащила его за собой в толпу, собравшуюся поглазеть на скоморохов.

— Какой милый старичок! — вопила она, цепко держа его за руку. — Какой прекрасный праздник! Я обожаю Россию! Я здесь впервые, но уже успела полюбить ее всей душой! Как ваше имя? Я Марта. Здесь великолепно! Смотрите, мы будем водить хоровод! Какая прелесть! Дети, дети, все беритесь за руки! Все! Все! Какие глупые дети! Ничего не понимают.

У проклятой немки, бог знает как затесавшейся среди англичан, были некрасивые передние зубы, крашеные волосы и жуткий темперамент. Она немедленно вовлекла Богдана Сергеевича в хоровод и при этом смеялась громче всех. Ему ничего не оставалось делать, как скакать с ней под руку.

— Смотри в оба! — успел он крикнуть Олежеку, еле сдерживавшему смех.

— Как весело! Только русские умеют так веселиться! — с энтузиазмом сообщила Богдану Сергеевичу немка. — Кстати, вы так и не сказали, как вас зовут, проказник!

— Богдан, — процедил Старик, не в силах вырваться из хоровода.

— О! Красивое славянское имя. В нем есть что-то румынское. Вы румын? Признайтесь! Я знала одного румына! Он был великолепен… А в чем великолепен, я вам потом шепну на ушко! — тараторила немка.

Остерман, за которым Олежек решил приглядывать лично, подхватил на руки свою пятилетнюю внучку, пробегавшую мимо, и спросил:

— Как вам нравится эта маленькая именинница? Поздоровайся с дядей. Только по-русски! Ну…

— Здаствуте, — выговорила девочка с акцентом то ли по причине своего малолетства, то ли из-за долгого пребывания за границей.

Олежек вежливо улыбнулся. В семейном антураже он чувствовал себя неловко.

— Вы женаты? — поинтересовался у него Остерман.

— Нет. Эта беда со мной еще не случилась.

— Почему же беда?

— Хорошее дело браком не назовут.

— Ну, это банально, дружище. Женитесь. Нет, сначала полюбите, а уж потом женитесь, и все у вас в жизни будет хорошо.

— А мне и сейчас неплохо! — Олежек, глядя на веселящуюся публику, с независимым видом сунул руки в карманы брюк.

— Неужели? — удивился Остерман. — Что ж, вид у вас действительно цветущий, но вид бывает обманчив. Как адвокат, я знаю это лучше многих.

Олежек хотел сказать в ответ что-то резкое, но сдержался. К тому же его вызвали по рации парни, дежурившие у ворот.

— Олег Анатольевич, к вам тут пришли.

— Кто?

— Баба какая-то. Поговорить с вами хочет.

— Сейчас иду! Не отпускайте ее!

Извинившись перед хозяином дома, Олежек поспешил к воротам.

Потом он жестоко корил себя за свою поспешность и неосмотрительность. Но в тот момент Олежек, увлеченный мыслями о поимке Тимофея, никак не думал об осторожности. А подумать следовало бы, потому что, выскочив из калитки, он нос к носу столкнулся… с Валентиной, бедной парикмахершей, которую он бросил сразу, как только отпала в ней нужда. Вид у Валентины был строгий и шикарный. Похоже, она нацепила на себя лучший наряд.

Олег вздохнул и приготовился к привычным намекам на невозможность дальнейших отношений.

— Ну, здравствуй, Олеженька, — заговорила она первой, вальяжно подходя к нему и снимая темные очки.

В то короткое мгновение ему показалось, что все обойдется без женских слез, упреков и истерик.

Он развел руки и ласково улыбнулся, давая понять, что прощает все и желает мирного расставания.

— Ты хорошо выглядишь, — ответил он привычной формулой.

— А ты нет, — последовал неожиданный ответ.

— Почему? — удивился Олежек и в следующее мгновение получил в нос крепким парикмахерским кулачком, обтянутым в черную перчатку.

— Это тебе за Кольку, за сына моего. Ну а заодно и за всех нас, — услышал он сквозь кровавую пелену боли и увидел удаляющиеся по дорожке ножки в черных туфельках и чулках.

— Дура! — заорал он, ползая по тротуару. — Мое лицо! Мои губы! Мой нос! Боже, ты мне нос сломала!