Джеймс Делингпоул - Едва замаскированная автобиография

И внезапно я оказываюсь там, на другом уровне, с легким и улыбчивым умом. Я вскакиваю на ноги, только что поняв, что есть вещь, которую мне совершенно необходимо сделать в эту самую секунду.

Я проглядываю свою стопку CD, пока не нахожу диск с розами и головами с языками-горгульями.

— Что ты хочешь завести?

— Нечто абсолютно и полностью убийственное, — говорю я, вставляя диск и перескакивая на третий трек.

— Кажется, я это слышал, — говорит Нортон, почти испортив вступление акустической гитары.

— Тсс!

Мы сидим и слушаем. Я хочу привлечь его внимание ко всем блестящим деталям, например к тому, насколько лучше звучит вокал Энтони Кидиса благодаря небольшой несогласованности, как он калечит гласные, превращая «дэд» в «дэйд», как изумительно непостижима лирика к моменту, когда вступают флейты хиппи, чтобы унести тебя в утраченный Эдем. Но это было бы лицемерно — после того, как я только что попросил его умолкнуть, поэтому я откидываюсь назад и даю возможность всему этому просачиваться сквозь себя. Это прекрасная песня, от таких сжимается горло, она заставляет тосковать по тому золотому времени, которого ты, возможно, не пережил сам, но отдал бы душу, чтобы вернуться в него.

Когда запись кончается, я быстро вскакиваю и ставлю Stone Roses.

— А нельзя еще послушать? — говорит Нортон.

— «Under the Bridge» — отличная вещь, но там слишком много скучного фанка, через который нужно добираться до нее.

— Такие вещи происходят с тобой, когда становишься рок-критиком?

— Я думаю, что был таким и прежде, — говорю я, еще раз хорошенько затягиваясь. Я задерживаю дым в легких, чтобы крепче ударило по мозгам.

На некоторое время я теряю дар речи.

— Мм, — говорю я, отыскивая в эфире потерянную нить неоконченного разговора. — Мм. Какая чертова штука!

Нортон кивает, не будучи вполне уверен, к чему относится моя ругань.

Я долго вспоминаю.

— По поводу выбора, который приходится делать между искусством и коммерцией. А нельзя выбрать то и другое вместе?

— Тебе это почти удалось, — говорит Нортон.

— Журналистика — не искусство.

— Но ты хотя бы пишешь.

— Да, но именно этим и опасна журналистика. Она похожа на настоящее писательство и оплачивается лучше, чем настоящее писательство. Проблема в том, что она не является настоящим писательством. Так говорит Сирил Коннолли.

— В самом деле?

— В своей книге «Враги надежды». Это о том, что может помешать тебе стать хорошим писателем. Одно из препятствий — слишком ранний успех, и, похоже, я с этим согласен. Другое — журналистика. А еще одно, которое меня меньше всего волнует в данный момент, это «коляска в прихожей».

— Мм! Гм?

— Да, это как те пачки сигарет, на которых написано: «Предупреждение: курение во время беременности может повредить вашему неродившемуся ребенку». Гораздо лучше, чем сигареты, от которых бывает рак.

— Все равно это случится. Пара моих друзей уже попались. С детьми, я имею в виду, — говорит Нортон.

— Да, один из моих тоже. Просто жуть. С каких это пор человек должен заводить детей в двадцать семь лет? Двадцать семь лет существует для того, чтобы… ну, я не знаю для чего. Но определенно, в этом возрасте еще рано губить свою жизнь.

— Возможно, тебе это понравится.

— Уверен, что понравится. Только, пожалуйста, не сейчас.

— Ну а если у тебя Симона забеременеет, что тогда?

— Тогда я буду очень удивлен. Особенно при нашем методе контрацепции.

— Да?

— Да. Он называется «никакого чертова секса вообще».

— Что? С Симоной? С нимфоманкой Симоной?

— Уже давно. Почти со времени моего возвращения из Лос-Анджелеса.

— Ты был в Лос-Анджелесе?

— Два или три месяца назад. Когда там были беспорядки.

— Наверно, там было интересно.

— Да, весьма. Я тебе никогда не рассказывал?

— Нет.

— Ты серьезно? Я тебе не рассказывал про мои приключения в Лос-Анджелесе?

— Мы же с тобой редко встречаемся.

Я рассказываю ему, что было с мной в Лос-Анджелесе во время беспорядков. Но в весьма сокращенном виде. Я начинаю сомневаться, насколько вообще это интересно.

— Здорово! — говорит Нортон.

— Ты так думаешь?

— А ты нет?

Я делаю кислое лицо.

— Скажу тебе одну глупую вещь. Если бы полгода назад мне предложили выбрать любую удивительную ситуацию, в которую я могу попасть — все, что мне захочется, — то я не думаю, что выбрал бы что-нибудь более удивительное, чем то, что случилось со мной в Лос-Анджелесе. Я хочу сказать, что все прошло очень удачно. Как будто я приехал туда на отдых. Оказался в нужном месте и узнал про украденный бюстгальтер Мадонны. Наткнулся на банду «Крипс». А тот тип с магнумом — достаточно страшно, чтобы получился интересный рассказ, но не так страшно, чтобы это кончилось увечьем. Как будто Господь Бог глянул вниз и сказал: «Этот молодой человек заслуживает, чтобы ему повезло. Посмотрим, сколько невероятных событий я смогу для него устроить».

— Да, это правда.

— Да, а когда я вернулся назад, все пошло едва ли не еще лучше. Скажем, секс с Симоной был лучше, чем когда-либо: мой герой-покоритель, ты чуть не погиб, никогда больше меня не бросай и т. д. Пока я не упомянул Францию.

— А что случилось с Францией?

— Я тебе расскажу чуть позже. Так вот, с сексом все замечательно, а когда я прихожу в редакцию, меня там ждет это длинное послание редактора, отмечающее похвальное выполнение мной своих обязанностей и содержащее еще какую-то чушь. И все эти бессердечные шелкоперы в отделе новостей, до того считавшие меня еще одним оксбриджским сутенером, который может писать только всякий хлам, вдруг подскакивают ко мне со словами: «Молодец, дружище. Как там, все обошлось?» И даже в редакции ко мне добреют и дают всякие приятные и не требующие труда задания, типа поехать в Дангел с девочкой-фотографом и найти деревню, в которой Брайэн Фрид устроил действие «Танцев в Лугнасе» — не пугайся, это всего лишь весьма популярная сейчас пьеса, большего тебе знать не требуется. Итак, мои акции никогда не были так высоки, я не могу ошибиться, и солнце светит прямо у меня из задницы, и в какой-то момент мне в голову приходит — не могло не прийти, — что, может быть, вот оно. Вот чего я ждал в течение всей карьеры. Своей большой удачи.

Последнюю часть моего выступления подпортил, но не сильно, телефонный звонок.

Этот раздражающий сигнал звонка не желает прекращаться. Нортон подозрительно смотрит на меня.

— Это может быть только Симона, — говорю я.

Удовлетворенный тем, что достаточно позлил меня, щелкает автоответчик.

— Никакой, к черту, пользы от тебя, — говорит голос, и я в два прыжка оказываюсь у телефона. — Я измучена, у меня десинхроноз, я умираю, как хочу…

— Я тоже.