Елена Ласкарева - Наваждение

В некоторых домах окна еще светились, в других — разом погасли: там перерубило провода.

Оконные стекла разбивались вдребезги и осыпались вниз, но звона не было слышно.

Две легковые машины перевернуло вверх колесами, и они стали похожи на беспомощных жучков.

Вдалеке, как фантастические бумажные змеи, пролетели три рекламных щита.

Катя наблюдала все эти ужасы, присев в воде на корточки и до крови вцепившись в металлический заборчик, которым был окружен сквер. Забор был низким и сваренным точно из таких же звеньев, какие используются для могильных оградок, но зато здесь, внизу, на границе земли и воды, ураганные порывы были менее разрушительны.

«…А прямо на меня, словно в насмешку, движется по воздуху гигантский букет невесты. Белый, пышный, роскошный, только в отличие от обычного метра три в диаметре…

Неужели у меня опять галлюцинации? Брачный бред… След от чужой свадьбы…

Нет, это реальность: за букет я приняла вырванный с корнями цветущий куст жасмина. На долю секунды меня обдало одуряющим запахом, таким знакомым…»

Она чудом успела увернуться от этого чудовищного подарка, преподнесенного демонической стихией.

И внезапно осознала: да, это правда, любовь к демонам может быть смертельной.

А человек не должен искать смерти! Это великий грех.

Если гора не идет к Магомету — Магомет идет к горе. Если человек искал смерти и не нашел — костлявая сама может пуститься на встречные поиски.

Катя не одна оказалась застигнутой тем страшным московским ураганом. Он разразился около полуночи, а в это время суток в столице многие еще находятся на ногах и вне дома. Москва — не маленькая деревенька, где ложатся спать с наступлением темноты и поднимаются с петухами.

Водителей, сидевших в этот час за рулем, охватила паника. Их заносило на поворотах, борта автомобилей ударялись о стены домов с такой силой, что дверцы сплющивались и оказывались как бы запаянными наглухо.

Случилось так, что на Миусы как раз в этот час свернул «Москвич», за рулем которого сидела женщина. Вспышка, грохот — и мотор заглох.

Наверное, автомобилистке показалось, что в ее машину ударила молния. Она дико закричала и попыталась выйти…

А Катя со своего места видела, что прямо на крышу «Москвича» улегся, как змея, конец оборванного троллейбусного провода — здесь их было натянуто множество: рядом находился троллейбусный парк.

— Погодите! Оставайтесь там! — закричала Катя. Но, естественно, это был глас вопиющего в пустыне.

Женщине удалось выбраться, но она коснулась корпуса автомобиля, а провод, как Катя и опасалась, оказался под током. Искры посыпались из-под женской ладони, сотрясаясь всем телом, женщина сползла по дверце вниз. И больше не подавала признаков жизни.

Катя забыла про все: про постигшие ее несчастья, про ураганные порывы, про подстерегающие за каждым углом опасности. Ведь на ее глазах погибал человек!

А может быть, еще не поздно? А вдруг можно спасти?

Откуда только в ее тщедушном тельце нашлось столько сил! Она перебралась через ограду и двинулась к женщине — где шагом, где ползком, а где почти вплавь.

Вот уже совсем рядом, рукой подать… рукой…

Да, она схватила автомобилистку рукой, чтобы оттащить, отсоединить ее от провода и от корпуса машины. Она не подумала о том, что на руки для этого должны быть надеты резиновые перчатки или что-то еще, изолирующее. И о том, что человеческое тело — очень сильный проводник тока.

У нее в аттестате зрелости по физике была троечка…

«Так вот ты какая, смерть! Совсем не страшная.

И ты — совсем не вакуум. По крайней мере звучать ты можешь приятно и даже, пожалуй, музыкально. У тебя низкий голос, похожий на бас Шаляпина со старой маминой пластинки. Только ты не поешь, а говоришь.

Я различаю твои слова, но они не совсем понятны, мне удается уловить лишь общий смысл:

— «Никтоже нас себе живет и никтоже себе умирает. Аще бо живем, аще умираем, Господни есмы». Так говорил апостол Павел о принадлежности нашей жизни Богу. Помолимся же, чтобы Господь сохранил жизнь отроковице. Как ее имя?

— Екатерина.

— Раба Божья Екатерина, — говоришь ты, смерть моя, шаляпинским голосом и добавляешь совсем по-человечески: — Хорошая девочка Екатерина. Самоотверженная. Выживет.

Выходит, я тебе понравилась? И ты, смерть, не считаешь, что я явилась к тебе «непризванной»? Хоть ты-то не отречешься от меня?

Я только никак не пойму, что — в твоих устах — может означать слово «выживет»…»

Мощным электрическим разрядом Катю отбросило далеко в сторону, и это спасло ей жизнь.

И ее, и погибшую автомобилистку подобрали пожарные, работавшие в эти дни в качестве спасателей: их вызвали жильцы ближайшего дома, видевшие в окна трагическую сцену.

Пострадавшую доставили в ближайшую больницу, находившуюся на площади Борьбы. Она не приходила в сознание целые сутки.

А когда Катя очнулась, то первое, что возникло перед ней, был большой серебряный православный крест, покачивавшийся на черном фоне…

В результате шока глазные яблоки двигались с трудом. А когда ей удалось перевести взгляд выше, она увидела окладистую бороду с проседью. И еще выше — красивое лицо отца Александра, облаченного в черную рясу, с тяжелым серебряным крестом на груди. На этот раз он казался не мрачным, а ласковым.

Батюшка знал, что в эту больницу привезены жертвы стихийного бедствия, а площадь Борьбы он считал сферой своего прихода. Ведь она тоже находится совсем рядом с Новослободской улицей.

И вдруг он увидел на больничной подушке знакомое лицо — девушку, которая лишь накануне подходила к нему и которой он отдал свой клетчатый платок. Он успел заметить, что вчера, в конце проповеди, она все-таки перекрестилась.

В больнице ему рассказали, что она пострадала, пытаясь спасти человека. Безуспешно, правда, но на то, значит, воля Божья.

И отец Александр решил, что их с Катей встреча — знак высшего Промысла и что ему отныне вручается судьба этой маленькой героической грешницы.

— Очнулась, дочь моя? Вот и прекрасно, — сказал он шаляпинским басом. — Теперь, с Божьей помощью, быстро пойдешь на поправку. Правда? — Он обернулся к врачам, собравшимся тут же: — Я же говорил — выживет. Ей еще многое предстоит в нашем, земном, мире. У этой девочки душа светлая.

«Вот чей это голос, а вовсе не смерти! А я-то нафантазировала! Значит, на тот свет я еще не призвана, — подумала Катя. — Так, может быть, меня призывает жизнь?»

И она стала поправляться.

Отец Александр навещал ее. Они беседовали, но Катя больше молчала и слушала.

Она не все понимала из его речей, но не оттого, что батюшка произносил слишком мудреные слова: просто музыкальную девушку пленял тембр голоса, отодвигая на задний план смысл.